Поклон старикам

Надо было незаметно подъехать поближе… Быстро поднял бинокль и тут же досадливо сплюнул: это были самочки. Не будет, значит, козлятинки. Дернул коня за повод, тот фыркнул… Козы, услышав шум, убежали. Жамсаран Галданович вернулся на дорогу. Остановил коня… Опустил поводья… Неторопливо вглядывался в знакомые места. Смотрел и смотрел. А в горле застрял тяжелый ком, глаза застили слезы… В голове нескладно ворочалась, царапая за живое, одна и та же мысль: «Последний раз вижу эту тайгу, эту тропу-дорогу… В последний раз». Достал из-за пазухи платок, утер глаза… Долго сидел, облокотившись на луку седла, задумался. Да, много перевалов пришлось преодолеть за эти шестьдесят лет. Много пройдено дорог. И в зной, и в морозы, в пургу приходилось спать на промерзшей земле. Всякое бывало в жизни… И тут, надо же, вспомнилось вдруг, как в тысяча девятьсот тридцать шестом году вручал ему орден Трудового Красного Знамени сам Михаил Иванович Калинин… И так вдруг живо все это представилось, что он снова ощутил крепкое пожатие небольшой жилистой руки всесоюзного старосты. Как он тогда сказал?

— Вот смотрю на вас, — сказал ему Михаил Иванович Калинин, — смотрю и радуюсь: здоровый, сильный, крепкий. И душа должна быть крепкая. Крепкая у вас душа? — Весело спросил товарищ Калинин. — Вот такие люди и строят новую жизнь: сильные, с крепкой душой. Они надежда и гордость нашей ленинской партии.

Что ответил тогда Калинину Норбоев? Только одно слово тихо сказал — «Спасибо»… Больше ничего, не мог, так волновался… А сейчас что сказал бы Михаилу Ивановичу?

— Я всегда, дорогой товарищ Калинин, был верен нашей родной партии. — Он как-то сразу постарел, загрустил, проговорил с великой печалью: — Подошел вот к концу своей жизни. Ничего не поделаешь… — Тут он приободрился, сказал твердым голосом: — Оставляю после себя детей — сына и дочку… Оба они коммунисты, члены нашей ленинской партии. Растил достойными, честными. Наказал всегда держать наш партийный красный билет возле самого сердца.

От воспоминаний тех давних лет, от этого мысленного разговора с Михаилом Ивановичем Калининым больно защемило сердце, на глаза навернулась слеза.

— Ну, — сердито проворчал Жамсаран Галданович, — это уж вовсе ни к чему…

Вытер рукою глаза, тронул поводья.

Ночевал у костра, дело это привычное, ничего особенного. На следующее утро доехал до табунщиков — их трое, почерневшие от солнца, от ветра, здоровые мужики Гомбо и Жалсан, и молодой, в прошлом году отслуживший в армии Солбон. Это он принял у спешившегося Норбоева его коня, привязал к коновязи.

Норбоев широко вздохнул, расправил плечи… Давно не испытывал он такого огромного наслаждения… Глаза вдруг помолодели, он с нескрываемым восторгом огляделся вокруг. Вот она, долина Витима… Здесь круглый год пасутся шестьсот, нет, уже более шестисот колхозных коней… Вон, во дворе, за оградой глыбится огромный зарод сена… В другой ограде пять кобылиц… Не в табуне, похоже, что жеребые…

Табунщики повели гостя в зимовье. «Да… не ханский дворец», — подумал Жамсаран Галданович, разглядывая почерневшую от времени, покосившуюся избенку… «Давно пора построить для них хорошую избу… Но ведь молчали, не просили, не требовали», — как бы оправдываясь, торопливо подумал бывший председатель колхоза. Но разве перед собою оправдаешься?

Он разделся, повесил на гвоздь одежду, сказал Солбону:

— Ты самый молодой, давай к моему коню. Там сума приторочена, тащи сюда…

Солбон живенько вернулся с тяжелой сумой.

— Ну, — по-хозяйски проговорил Жамсаран Галданович. — Садитесь к столу. Я, может слышали, ушел на пенсию. На заслуженный, так сказать, отдых… Вот и приехал… Подышать вашим витимским воздухом… Ну, и по чарке можно, есть у меня, привез. Обмыть пенсию…

Табунщики оживились. Особенно повеселел тощий, долговязый Гомбо, его так и зовут — Ута Гомбо — Длинный Гомбо. С довольным видом потер руки, проговорил простуженным, хриплым басом:

— А мы так и знали, что вы приедете. Правда… Как же, табунщик номер один — это вы, значит, Галданыч, — может нас позабыть, не навестить?.. Вот, перед самым вашим приездом и говорили. Не верите? Спросите Жамсо или Солбона, оба подтвердят. — Он с жадным интересом следил за тем, как Жамсаран Галданович развязывал суму, доставал из нее свертки. Даже вздумал помочь, поднялся, но стукнулся головой о низкий потолок, заворчал: — Елки-моталки… В этом зимовье совсем горбатым станешь… — Гомбо, согнувшись, все же пробрался к железной печке, подбросил несколько поленцев. В ней живее загудело пламя.

Вскоре в чугуне доварилась сохатина и кабанье мясо, все варилось, как и полагается, кусками, закипел зеленый чай, в него добавили молоко. Расставили на столе стаканы, миски, разложили ножи… Дорогому гостю — самый вкусный кусок, самое желанное угощение: разрубили и положили перед Жамсараном Галдановичем берцовую кость, а в ней костный мозг… Тает на языке, душистым ручейком стекает в желудок.