Поклон старикам

«Но, Бурзэма, не хуже других ты сейчас живешь, и образование у тебя есть, ну и живи теперь своим умом», — однажды посетовал Бизья своей дочери. — «Я бы хотела поступить учиться в пединститут, помогите мне, отец», — просила Бурзэма. «Я тебя растил до семнадцати лет, выучил, теперь пора тебе начать работать. Сколько, ты думаешь, получают те, кто кончал всякие институты? Всего лишь рублей сто. А чабан, доярка, у кого всего лишь два класса образования? Несколько сотен! И к тому же ордена и медали имеют! Самые почетные люди!»

«Одна у нас дочь-то, единственное чадо. А ведь недаром издавна говорится, что ученье свет, неученье — тьма. Ох, не хотелось бы, чтобы юность нашей единственной дочери прошла среди сплошного навоза», — вступилась за дочь Дугарма. — «Ну-ка, бабье, нечего трещать! За одно вы обе. Не хватало еще, чтобы вы лаяли на меня. Вот, смотрите, — Бизья похлопал себя по обветренному затылку. — Сколько можете вы обе сидеть на этой вот шее?! Сколько можете доить — тянуть из меня заработанное»!»

«Не надо, Бизья, все заработанное тобой всегда при тебе, — отвечала на это Дугарма, вытирая ладонями слезы. — Каждый кусочек хлеба, щепотка соли — все это в твоем ведении, разве не так? Все вокруг знают, что зажиточнее нас нет, а в каком убожестве ходит твоя дочь? Стыдно людям в глаза посмотреть…»

«Кому это известно, зажиточный я или нет? А хоть бы и так — разве зажиточность моя мешает кому-то жить, стала кому-то поперек горла? Ты, Бурзэма, насчет учебы даже и не мечтай. Завтра же пойдешь работать. Пора возмещать то, что затрачено на тебя за все эти годы».

— Ах, черт побери! — выдохнул старик Бизья и в сердцах отпихнул в сторону чашку с чаем. — Что же получается? Выходит, нет у меня никого, кто мог бы приглядеть за мной в старости?

Бурзэма тогда показала свой характер, столь же упрямый, как и у него. Недаром говорится, что яблочко от яблони недалеко падает: поработала на стрижке овец, получила немного денег и сбежала в Улан-Удэ. Поступила на историко-филологический факультет и отправила родителям письмо такого содержания: «Уважаемые мать и отец! Здесь было четыре человека на одно место. Но я выдержала все экзамены. С первого сентября приступаю к занятиям. Общежитие не дали. Устроилась за пятнадцать рублей в месяц у одной старушки, зовут ее Анна Михайловна. Буду получать стипендию. Постараюсь найти место, где можно работать по вечерам. Так что, отец, можете не тревожиться: в расходы я вас не введу, постараюсь содержать себя сама. А ты, мама, за меня не беспокойся, постарайся как-нибудь приехать ко мне. Походим по разным историческим местам. А еще передайте привет всем моим друзьям в колхозе. С приветом, ваша Бурзэма». После того, как это письмо было прочитано ему соседским мальчишкой (сам Бизья не умел ни читать, ни писать), старик долго вертел его в руках, рассматривал его так и сяк, а после спрятал под подушку. И долго сидел, молчал, о чем-то размышлял. Жена, помнится, все это время тоже терпеливо молчала, но смотрела столь выжидательно и умиленно, со столь просветленным лицом, словно не письмо пришло, а приехала вдруг сама дочь.

«Ну что ж, упустили девку, сорвалась с привязи — вот и носится, делает, что в голову взбредет. Настали же времена, черт побери, родное дитя нельзя обуздать. Что ж это делается-то, а? Тьфу! — Бизья тер затылок, ероша жесткие свои волосы. — Что ж теперь делать-то? Скажи хоть ты что-нибудь, старая, а то сидишь, как мокрый суслик! Ну и сиди, сиди теперь… Из-за тебя все, все из-за тебя получилось. Ты ее настраивала, мои деньги утаивала для ее поездки. Вся в тебя уродилась, слово, поучение отца, главы семьи, для нее — ничто…» «Вот-вот… я настолько с ней схожа, что вот уже всю жизнь хожу в твоих прислужницах, говорю твоими словами, и куда тебе вздумается — туда и я. Да если б дочь наша была вся в меня — иди куда скажут, делай что прикажут, — крутилась бы она сейчас между чашек-плошек да овец-коров и ничего иного никогда не знала. Уж если время сейчас такое, что без грамоты, без знаний не обойтись, то почему наша дочь должна остаться в стороне от всего этого? Пусть выучится не хуже других, а потом вернется и пойдет пусть даже в чабаны. Что в этом плохого? Она девочка способная, ну и пусть идет, куда ее влечет душа. А теперь скажи-ка, на кого же больше похожа дочь наша Бурзэма?»

Помнится, в ответ на это он не смог сказать ничего другого, кроме как, сверкнув глазами, рявкнуть: «Умолкни!»— и усесться с самым мрачным видом. Потом пробурчал: «Что ж, пусть себе учится. Только ни гроша она от меня не получит. А когда наголодается вдоволь и износит последнюю одежонку — вот тогда-то образумится. Вот это ей будет настоящая наука. И никуда не денется — хочешь не хочешь, а придется ей вернуться восвояси». — «Что ж, будь что будет», — как бы про себя отвечала на это Дугарма.