Поклон старикам

Только почему стенки загона — в белой пленке снега? Заледенели совсем.

— Тебя тоже заперли, — жалобно говорит Агван. Смеяться больше не хочется. — Подожди, я освобожу тебя. И мы будем играть вместе! Я сейчас позову бабушку.

Раздувает ноздри. Запах щекочет в горле, в животе. От него сытно и беспокойно.

6

Дико залаял Янгар в промерзшую полночь. Он рвался, рычал. Цепь тревожно вызванивала опасность. Ржал, храпел, бился в загоне Каурый.

— Волк, — простонала мать.

Сквозь сон Агван не сразу понял. Смотрел, как смешно метались перед ним белые женщины. И вдруг понял, спрыгнул на пол.

— Спи-ка! — приказала бабушка, сорвала со стены берданку и выскочила во двор.

За ней, схватив дэгэл, бросилась мать. Крикнула откуда-то издалека, из черной ночи.

— Дайте мне берданку. О! Вверх стреляйте. Не подходите близко. — И гулкий стук. Агван знал: это мама со всей силы стучит палкой по пустому ведру. Так издавна отпугивали волков.

Истошный крик матери: «Арил, арил, шоно!»^[9], лай Янгара, хриплое ржанье Каурого… Агван надел унты, дэгэл и выскочил за дверь. Ночь светлая. Масленой желтой лепешкой низкая луна.

Возле кошары мечутся тени. Агван кинулся к ним. В раскрытой двери носится по загону Каурый, бьет ногами. Забор трещит. Попятился Агван, совсем близко от него — волк! Готовый к прыжку, огромный, горбатый, он страшно выделяется на синем снегу. Агван закричал, но голоса не было. Почему волк не боится людей? Где мама, бабушка?.. Волк прыгнул. Закричал Каурый. Агван тоже закричал — а крику не было, лишь громко колотилось сердце.

А потом зазвенела тишина. Неожиданно закачались печальные глаза коня в лунной стуже ночи и пропали. Может, показалось, что луна спустилась в снег и запрыгала по нему, а потом опять уплыла на небо?

Выстрел заставил очнуться. Над забором взметнулся сорвавшийся с цепи Янгар. Теперь ожили звуки: рычал Янгар, скулил по-собачьи и громко дышал волк.

Агван вдруг решительно двинулся к загону, и снег скрипел под его ногами пронзительно. Подошел и увидел, как Янгар рвет зубами мертвую голову волка. Бабушка привалилась к забору. Берданка толстой палкой валялась возле ног. Жалобно ржал Каурый.

Агван заплакал. Ночью хозяйничают волки. Ночью приходит беда. В доме не страшно. Скорей спрятаться за стенками.

Сквозь слезы увидел, как мать укрывает бабушку дэгэлом, а над их головами неестественно кружатся напуганные звезды. Луна теперь не казалась вкусной лепешкой. Она была желтым всевидящим глазом невидимого великана.

— Не думала, что когда-нибудь возьму в руки ружье, — прошептала бабушка. — Сердце у меня слабеет.

Агван плачет. Пахнет снегом, кровью, страхом. Едва передвигаясь, устало бредет он к коню. Каурый прислонился к забору, как бабушка, и мелко дрожит. По очереди гладит Агван его ноги. И начинает так же, как он, дрожать.

Неожиданно оказывается на руках у матери, которая несет его в дом. Он отчаянно вырывается, но мать держит его очень крепко. А потом бабушка смывает с него кровь Каурого и приговаривает:

— Не плачь. Не плачь. Вылечим коня.

Агван не понимает, от чего надо лечить коня и почему он весь в крови. Он дрожит. С ним что-то случилось, он не знает что.

Уже глубокой ночью, слепо вглядываясь в черноту дома, он шепчет:

— Страшно.

Бабушка охнула, села в кровати, укрыла руками его голову.

— Спи, спи…

Он уже спал. Ему снился летящий по степи конь, за которым неслось облако снега. Снился запах, незнакомый, непохожий на другие.

Он понял: так пахнет солнце.

7

Глубокая рваная рана на задней ноге Каурого загноилась. Бабушка промывала ее, прикладывала какую-то траву, сыпала порошок. Агван смотрел в черные печальные зрачки коня, совал в рот душистое сено.

Каурый вежливо брал его, но в тот же миг тускнели его глаза, и он забывал жевать…

Теперь Агван всюду ходил за бабушкой. Бабушка спешила в кошару, и он — за ней. Бабушка спешила, а шла еле-еле. Почему это спина у нее горбится и ноги кривые? Вот мама — другая, прямая. Только бабушка все равно лучше.

Он тянет ее за рукав, не дает идти в кошару.

— Бабушка! Почему держишь спину криво? Почему у тебя ноги волочатся?

Печально, как конь, смотрит на него бабушка:

— Старость не красит людей. А вот раньше, говорят, была первая красавица.

Он испуганно прижимается лицом к ее ладоням.

— А ты не умрешь?

Бабушка гладит его по щеке.

— Не об этом тебе думать… Всему свое время…

В кошаре к нему бросились ягнята и овцы. Среди них он не смог отличать Малашку. Ну и пусть. Ему нужна только бабушка. Он следил за ее темными руками: они несут овцам воду, бросают сено, убирают навоз. Какие быстрые у нее руки, а ноги медленные… Навоз у овец — маленькие черные шарики. Ими хорошо играть, когда они затвердеют. Но мама не разрешает. Бабушкины руки все могут, они спасут Каурого. Он сам виноват, что не выпустил его тогда из загона.

Мама тоже в кошаре, тоже работает. Но она словно в тумане, сквозь который он не может к ней подобраться.