Поклон старикам

Не успели люди рассесться, появилась водка. Рядом с Марией оказался Рабдан. Глядя на водку и на еду, он все причмокивал, прихлюпывал и поглаживая подбородок. С другой стороны уселась Дулма:

— Иди к нам, Сод, — крикнула она. — Ухаживать будешь! — И отодвинулась от Марии, освобождая для него место. Мария стала сама не своя — чувство глубокой вины перед Содбо охватило ее. Как только он уселся рядом, она застыла намертво, боясь глаза поднять, чтобы не выдать своей жалости.

Вот Степан умел в нужную минуту и пошутить, и ободряющее слово сказать. А она с людьми не умеет.

- Победа пришла, — сказал Содбо. Пока он стоял, он не казался страшным, лица его Мария не видела, а голос звучал сильно и уверенно. — Я хочу выпить за женщин. Детей растили, как матери, работали как мужчины, мужей ждали как верные жены. И за стариков наших хочу выпить, — голос Содбо дрогнул. _ Им мы нужны всякие: и калеченные, и больные. Ни под какой тяжестью не сгибаются наши старики, отцы наши и матери. Простите, старые, что слишком много навалили мы на ваши плечи, что слишком долго гнали гадину Гитлера. А ещё, хочу выпить за детей. Им бы играть да играть, а они себя под войну подставили, под взрослый труд. Теперь дадим вам отдохнуть. Играйте, кто ещё остался ребенком. — Мария чувствовала, как нервничает Содбо, даже заикается. Но вдруг он рассмеялся. — Водки- то у меня всего рюмка, вот и слил я все капли дорогие вместе. Не серчайте, земляки! За самое дорогое пью.

— Складно говорит, и-эх, по-нашенски, — зашептал в самое ее ухо Рабдан, показывая кургузым пальцем на Содбо. От него несло водкой, он вышел, не дождавшись конца речи.

Мария брезгливо отодвинулась от него, что-то очень важное разрушил в ней Рабдан, и невольно прижалась к Содбо. Он положил горячую ладонь на ее руку. Мария вспыхнула.

Люди громко ели, но она никак не могла себя заставить взять ложку.

— Ешьте, Мария, ешьте, — услышала она тихий голос Содбо и послушно начала есть.

А вокруг уже громко пели, навзрыд плакали. Мария глотала остывший суп и не чувствовала его вкуса.

Рабдан пьяно рассказывал ей что-то, норовя взять под локоть. Она выпила водку, чтоб избавиться от навязчивости Рабдана, щемящей жалости к Содбо и к себе самой. Водка сразу кинулась в голову и в ноги, разлилась по ней кипятком. Сквозь выступившие слезы увидела против себя одноногого. Он сидел, опустив голову на узкое плечо худенькой женщины, а та, застыв, смотрела на людей счастливыми пронзительными глазами.

Содбо молчал. И Мария была благодарна ему за это.

— Хочу выпить остатки нашего горючего за будущее! — перекричала песни и плач Бальжит. — Бабоньки, мечтаю я на агронома выучиться. Могу теперь-то позволить, а? Жду не дождусь Жанчипа. Пусть все наши мечты сбудутся. У каждого свои. И Дом культуры поставим, и дома новые, и коней поднимем. Часто спрашиваю себя, почему мы здесь выстояли? Жизнь у нас налажена была. Хороший председатель Жанчип, людей видит, запасливый.

— Слов на ветер не бросает, — крикнул кто-то издалека.

— Зерна сколько приберег!

Люди кричали, перебивая друг друга.

— Небось уже домой катит. Чисти дом, Дулма, да бутылочку готовь, — смеялись бабы.

— Уж мы встретим его! Берегись, Дулма.

— Теперь-то ты дашь ему жизни — натосковалась!

Бальжит перекрыла людские голоса и смех:

— За Жанчипа! За его скорое счастливое возвращение. За твое счастье, Дулма!

Люди смеялись, кричали. Мария вскочила, расцеловала Дулму и потащила ее из-за стола.

— Сестра ты моя, — шептала в волнении. — Хорошая ты моя!

Марии стало весело. Степан не мешал сейчас, не мучил, и жалость к Содбо отступила — был только солнечный день, белые дома вокруг и люди, непонятно родные, будто прожила с ними долгую жизнь.

— Красивая ты, Дулма. И они красивые, — Мария обернулась к столам. — У вас красивые люди. А я хочу играть, слышишь?

Она тащила Дулму к клубу, чувствуя и ее возбуждение. У самых дверей Дулма резко развернула Марию за плечи.

— Смотри!

И Мария увидела солнце. Оно уходило за гору Улзыто, веером рассыпав огненные стрелы. И окна домов горели пожаром — будто они изнутри пылали желтым золотистым огнем. И весь мир вокруг далеко был в этом огне.

Вбежав в клуб, даже не заметив вымытых ярких окон и полов, Мария кинулась к пианино. Ни о чем не думала, ничего не помнила. Лишь, прикрыв глаза, видела светлые стрелы лучей, летящие из-под ее пальцев. Все радостнее, стремительнее летели звуками желтые лучи. И торжество весны с солнцем, и жалость к людям, и гордость за то, что она тоже может быть нужной, и надежда на счастье, такое реальное в молодости, и благодарность прекрасному народу, приютившему ее, — все это неистово билось в ней и вырывалось к жизни из-под ее быстрых пальцев.

Мелодия оборвалась, но еще долго Мария сидела, закрыв глаза, и не снимала с клавиш онемевших рук.

— Столько счастья сегодня, Маша, — Дулма положила руку ей да плечо. — Со мной что-то происходит, а я ничего не понимаю. Словно пьяная.