Поклонение волхвов. Книга 2

– А начальству, – продолжал отец Михаил, – понимаешь, не нравится, когда мы про семинарию напоминаем. И про епархию в Ташкенте. Владыка Паисий, помнишь, заговорил, так сразу его отсюда и попросили. Зато когда про всемирный заговор из Франции, это – пожалуйста, говорите себе на здоровье. Ладно, пойду я, любезные мои филистимляне. Вы уж тут сами без меня с иудеями сражайтесь.

Зашагал к выходу.

– Не обращайте внимания, всем всегда недоволен, – говорил отец Петр, когда отец Михаил отдалился. – Каждый раз сюда приходит, разругает все. Один раз даже дверью хлопнул, думали, всё, больше не явится. Следующий раз прихожу – сидит. Мрачный, но – сидит. Зачем ходишь? А он: хочу, мол, и хожу!

– А отцу Михаилу куда б ходить, только своим приходом не заниматься, – подошел отец Стефан. – Я ему говорю, полы у вас покрасить надо, стены освежить, а то курятник получается. Прошлый раз клировую ведомость самым последним сдал, благочинный недоволен был.

– А по-моему... – начал отец Кирилл.

Мелкими шажками подошел отец Иулиан:

– Советую не расходиться. Прения сократят, потом – угощение. Редкое...

– Так пост ведь.

– Всё – архипостное. Но – с фантазией.

Сделал музыкальное движение руками.

– Я бы... – Отец Кирилл мусолил пальцами бороду. – У меня встреча.

– А я, пожалуй, останусь, – сказал Ego.

Отец Кирилл поглядел на него; Ego потупился.

– И вы, отец Кирилл, оставайтесь, освежитесь обедом, – сказал отец Петр. – А то после ранения совсем легки сделались...

Прошаркал мимо иеромонах Антоний. Тихо попрощался.

– Их агент, – прошептал отец Иулиан. – На доклад к своим торопится.

– Откуда вы взяли? – тоже шепотом спросил отец Петр.

Отец Иулиан нарисовал на лице тонкую усмешку:

– Его происхождение всем нам хорошо известно.

– Ерунда, – не очень уверенно возразил отец Петр.

– “Близок есть, при дверех”... Вот, поглядите! – извлек листочек, развернул. – Схема дворца нашего любимого всеми великого князя. Что мы видим?

– И что? – вывернул голову отец Петр.

– План Соломонова храма. Если мысленно убрать вот это и еще вот здесь... Специально пальцем закрываю, чтобы нагляднее. А, ну как? Sapientisat[17].

– А по-моему, – откашлялся Ego, – так в любом сарае можно храм Соломона увидеть.

– Нет, не скажите, не в любом... сарае... Как звали строителя? Как строителя звали?

– Кого? – забеспокоился отец Петр.

– Архитектора дворца! – Отец Иулиан выдержал гипнотическую паузу. – Гейнцельман. Вильгельм Соломонович. – Еще тише. – Со-ло-монович...

Отец Кирилл распрощался.

На выходе наткнулся на отца Валентина, докладчика; нежно удерживал за локоть иеромонаха Антония:

– Поверьте, я ничего не имею против отдельных представителей...

Отец Антоний сутулился и быстро кивал. Миновав эту композицию, отец Кирилл вышел на воздух.

На душе было липко. Правда, такую же духоту он чувствовал иногда в беседах с Кондратьичем. Что-то животное, прелое проступало в словах. В разговорах о духе, о всемирной истории вдруг проглядывал предбанник, где на скользких скамьях разглядывают свои ноги и катают по коже серые мякиши.

Ташкент, 29 марта 1912 года

Маленький человек в белом костюмчике бежит по рельсам. За ним несется паровоз. Бегущие ноги. Вертящиеся колеса. Лес. Высовывается машинист, машет, чтобы несчастный спрыгнул с рельсов. Человек не может спрыгнуть. Машинист не может остановить поезд.

До этого человек в белом костюме хотел кончить жизнь, лег в смешной позе на рельсы, но, услышав поезд, побежал. Спрыгнуть с рельсов ему не позволяет честь, он дал клятву погибнуть под поездом. Лечь на рельсы ему не дает страх. Он бежит перед паровозом, придерживая на бегу шляпу. Шляпа слетает, он быстро возвращается за ней, отряхивает, надевает и бежит дальше. За ним несется паровоз. Колеса, бегущие ноги.

Машинист – муж женщины, которая была любовницей бегущего. Он застиг их вдвоем. Жена упала без чувств, любовник воспользовался окном. Теперь машинист преследует его. На лице машиниста происходит борьба. Ему жаль несчастного, и он кричит, чтобы тот сбежал с пути. Но жажда мщения не позволяет ему остановить поезд. Дистанция между любовником и паровозом сокращается.

Рельсы переходит черная кошка. Машинист в ужасе закрывает ладонью лицо и останавливает паровоз. Человечек в белом костюме недоуменно оглядывается и с облегчением снова ложится на рельсы.

Выбегает женщина в наряде лесной феи: “О, кисочка моя!” Хватает кошку, прижимает. Лицо женщины в слезах. Она оказывается женой машиниста, бежавшей из города от позора. Теперь она живет в лесу и совершает добрые дела. Машинист выбегает из поезда, человек в белом костюмчике, отряхиваясь, поднимается с рельсов. Женщина соединяет их руки: “Ты не хотел меня выслушать, Карл... Так знай, это был мой брат, которого в детстве выкрали злодеи!”

Несущийся паровоз; все весело едут в кабине и поют песню. Человек в белом костюме целует сестру, кошку и машиниста.

Зажглись лампы. Сорочинская сняла с клавиатуры усталые мужские ладони. Публика поднимается, переговаривается.

Великий князь сидит неподвижно в своей ложе. В вазочке тает мороженое.

Зал пустеет.