Поклонение волхвов. Книга 2

И все же раз в месяц отец Кирилл подходил к крашеным кирпичным воротам чуть после того, когда толпа войдет внутрь и разойдется вокруг машин. Вначале к отцу Кириллу прикрепляли какого-нибудь рябого вергилия, который следил, чтоб работники оказывали духовному лицу должное почтение, а также отвечали на те вопросы, на которые умели ответить. Вскоре отец Кирилл обходил железнодорожные службы сам, без проводника. Он уже знал названия, иногда смешные, тех инструментов, которыми орудовали рабочие; что коротенький паровоз без тендера зовется кукушкой. К его приходам привыкли: ходит батюшка, и пусть. С лишним разговором не лезет, работать не мешает; подойдет, скажет доброе слово, благословит.

Сегодня отец Кирилл шел тяжело. Каждый стук отзывался в голове выстрелом.

– Благословите, батюшка!

Вышел во двор, присел на паровозное колесо, обросшее травой.

– Отдыхаете, батюшка?

Отец Кирилл кивнул. Отдыхает.

Город накрыло теплом, все лихорадочно цвело и осыпалось. Отца Кирилла осаждали головные боли, дни проводил с влажным полотенцем на голове. Скреблась секундная стрелка. Алибек отпаивал его какой-то травой, подкладываемой в чай, помогало. Нынешним утром долго боролся с собой; свинцовая голова не желала отрываться от подушки и придумывала разные отговорки. Отец Кирилл встал, нерадостно умылся, опрокинул порошок. “Нужно идти”, – повторял, работая гребешком. Теперь, неся на плечах варево боли, жалел, что пришел.

Алибек ставил пред ним чай. Отец Кирилл глядел, как опускаются чаинки.

Он переводил на сартский Новый Завет. Начал уже давно, едва овладев основами языка. Потом забросил. Снова начал.

Серафим Серый называл его “разбросанный гений”.

Чаинки оседали. Он делал глоток. Во рту становилось жарко.

Переводил в двух вариантах: арабской вязью и кириллицей – для миссионеров, если появятся.

Аввалда Суз бор эди. В начале было Слово.

Отец Кирилл глотал чай.

Влажнил полотенце, заматывал чалмой.

Русский перевод ему тоже не нравился. Греческое “логос” – мужского рода. Слово – Он, Сын Божий. Само звучание – логос – собранное, энергичное. Русское “слово” – среднего рода, бесполое. Почти те же звуки, как в греческом – “эл”, два “о”, но все иное. Спотыкание уже в самом начале: сл, сл... Слюнявое, слипшееся, сломанное. “Ло” в “логосе” – начало арии. “Сло” – начало слюнявых пузырей и звучит как “зло”. В начале было зло... И эта неочерченность, это угасающее, вялое “о” в конце: слово-о-о...

Стоило бы написать Серафиму. Тот прочел по логосу пятнадцать докладов, опубликовал их в виде пятнадцати статей, издал эти статьи отдельным томом и переиздал в виде брошюр. Но они не переписываются.

У Серафима – круглые безволосые щеки и невозможный характер. Он страдает геморроем, утром на простыне видно побуревшее пятнышко крови. После гимназии он обвенчался с женщиной старше на десять лет, та родила ему дочь, дочь выросла и вышла замуж за земского статистика. Через два года супружества Серафим имел видение, после чего его семейная карьера закончилась и началась мистическая. Он стал выступать с докладами и проповедовать всеобщую любовь.

Отец Кирилл подходил к окну. Он не ревновал.

За окном цвел сад. В саду стоял мальчик Диёр, племянник Алибека.

У Диёра китайские глаза и хриплый голос.

Помолившись, отец Кирилл поднялся с паровозного колеса. Перешел через рельсы.

Между шпал качались колоски дикого овса и пырея.

Ветер играл рясой, заныривал, холодил ноги.

Отец Кирилл вспоминал вокзал Сен-Лазар, фиолетовые картошки дыма. Вокзальный буфет, где Серафим объяснял ему на прощание уравнение Максвелла.

Мир техники притягивал его. Отцу Кириллу нравилась его деловитая, уверенная жизнь, его вагнеровский гул. Неделю назад он отслужил молебен перед полетом аэроплана. Аэроплан поднялся и сделал несколько победных кругов. Публика аплодировала. Ватутин сфотографировал отца Кирилла возле винта.

Голова немного отпускала.

Отец Кирилл достал блокнот и, оглядываясь, зарисовал корпуса мастерских.

Для декораций. Для “Гамлета”.

Никаких готических башен. Корпуса, окна, лужи мазута. Выходит принц.

Перед уходом из депо заглянул в контору. Оттуда выплыли Матильда Петровна Левергер и еще две дамы. Собираются провести благотворительный базар в пользу кого-то, приходили вести переговоры.

Матильда Петровна представила дам:

– ...овна, ...евна.

Тут же забыл.

– Батюшка, милости просим послезавтра в “Шахерезаду”. В программе – стихи и романсы в исполнении самих авторов.

– А кто авторы?

– Наши местные знаменитости. Кружок любителей живого слова “Прометэй”.

– Посмотрю...

– Между прочим, будет даже один священнослужитель. Обещаете?

– Если найду время.

– Я пришлю за вами извозчика.

– Честно сказать, я не большой любитель.

– Вот вам пригласительный. Погодите, сейчас надпишу.

– И не очень себя чувствую...

– Прекрасно, вот и взбодритесь. Поэзия и музыка – лучшее лекарство, еще греки это сказали.

– Нет, пожалуй...

– Будет один сюрприз. Никому не говорю, вам откроюсь.

Подманила рукой. “Евна” и “Овна” отвернулись к окну.

– Модест Иванович согласился прочесть сонет своего сочинения.

– Ватутин?