Поклонение волхвов. Книга 2

Он слышал только их быстрое дыхание. Один держал его за плечи, другой – за ноги. Видно, так втаскивают туда тех паломников, кто не может подниматься сам. Несли почти бегом. Дыхание, запах пота. Вдруг замерли. Посыпались камни. Сыпались и летели в темноту.

– Когда поднялись, там уже были люди. Десять, может, больше. Кажется, женщины тоже. Дальше помню плохо. Поднесли пиалу с чем-то горячим, сказали, чтобы выпил.

– Заставили?

– Нет. Обращались вежливо. На земле стояло блюдо с коконами шелкопряда. Каждый подходил и брал один. Меня подпустили первым. Возле блюда на корточках сидел старик. Заставлял открыть рот и вкладывал туда кокон. Когда все взяли, блюдо облили чем-то и подожгли. Стал виден огромный камень. Ну, тот самый, Трон Соломона, по которому днем съезжали женщины. Над ним держали горящее блюдо.

– А на самом Троне сидел...

– Мальчик.

Нос Казадупова покрылся каплями пота. Пенсне съехало, оголились серые, с болотным ободком глаза.

– Вы уверены?

– Да. Возле камня на коленях стояли двое. Один старик, кажется, тот, который сидел возле блюда. Думаю, это и был Курпа. Меня втолкнули между ними.

– Вы что-нибудь чувствовали?

– Да. Радость... – Помолчал. – Наверное, от той пиалы. Не знаю, что там было. Но не кукнар[20].

Отец Кирилл поглядел на ветку вишни.

Дерево еще не отцвело. Пчелы.

Спустили его тем же способом. Проскрипела по пустым лабиринтам арба. Чуть пошатываясь, прошел по спящему дому. По ошибке ткнул дверь хозяйской спальни; отец Василий открыл глаза: “Отец Кирилл, там горшок у кровати, нечего во двор в такую темень...” Прикрыл дверь, нашел свою комнату. Икона Богородицы в грубом казацком окладе. Ватными губами молился. Так на коленях и заснул. Проснулся поздно, вышел; отец Василий уже за чаем, свежий, седой, умытый. Отец Кирилл тоже привел себя в порядок; в голове была тяжесть, но за чаем и разговором прошла. А потом тот вой, и стук в окно, и деревянная птица в руках отца Василия.

– Вы никак не связывали того мальчика, которого видели на горе, с тем, из-за которого... – спросил Казадупов.

– Нет. Я ведь и не знал, из-за чего там началось. А на следующий день уехал.

Вечером он ходил по еврейским домам, подвергшимся погрому. В одних не открывали, боялись. В других впускали, косились на его рясу, молчали. В третьих брали за руку, подводили к выбитым окнам, камням, задирали рукава, показывали ушибы. Выходили старики с синими ладонями – красильщики, выходили их жены в тяжелых платьях. Местные, туземные евреи; иранская речь, всхлипы. Он оставлял деньги, небольшие суммы из полученных в Верном, и быстро уходил. Только в одном доме задержался. Не то чтобы дом этот сильно пострадал; никто не вышел к нему, под ноги бросилась тощая коза. Было темно и бедно; некрасивая женщина качала ребенка; обхватив голову, сидел мужчина. Отца Кирилла они словно не увидели. Женщина продолжала качать, только улыбнулась, обнаружив отсутствие переднего зуба, а мужчина так и сидел и дергал слегка ногою. Отец Кирилл положил рядом с лампой деньги и вышел.

Зеленое небо, окаменевшие слезы царя Соломона. Бездетные женщины с кровавыми стопами. “Папаня сказал, чтобы дома сидели, непорядок в городе!”

Они в комнате. Казадупов – поджав ноги по-турецки, отец Кирилл – возле “арапчат”.

– Неужели вы, батюшка, не побоялись подняться на гору? Могли ведь и убить.

– После одного случая у меня почти исчез страх смерти, – отвечает отец Кирилл. – Осталось только детское любопытство.

Парк Уэно. Дует ветер. Он прячет револьвер и бежит за своей шляпой.

– Да и служба у священника такая – возле смерти отираться. Привыкаешь. К тому же я надеялся, что наконец узнаю...

– Что?

– Курпа написал, что ему известно... Известно, где находится Николай Триярский.

– Ваш дядя, тот самый? Попавший в плен к киргизам и проданный в Бухару?

– Да.

Бухара, 26 апреля 1861 года

Раб человек в Бухаре уважаемый. Особенно перед продажей которая для раба как свадьба только гостей не зовут и песен не запевают а вместо муллы приходит маклер тряся бородой и сделку благословляет. Уважение же к рабу происходит оттого что раб имеет цену и его можно продать а что можно продать то священно. Вот видишь пошел человек нет не этот а вот тот маленький серый как мышь тюбетейкой накрыть можно водоноша или сиделец в лавке или еще какое-нибудь мелкое базарное насекомое какая ему цена? правильно нет ему цены накроет его судьба своей свинцовой тюбетейкой и омин! бегите за мастером из квартала обмывальщиков трупов жизнь такого человека дымок от светильника фу! и где он? как дым не имел стоимости и рассеялся едва пощекотав ноздри.