Поклонение волхвов. Книга 2

При чем тут Германия, было неясно, но отклеить от себя лапу композитора было нелегко. Матильда Петровна звонила уже непрерывно и даже топнула ножкой:

— Господа! Атансьён, атансьён! Тишина! У нас по списку еще один чтец!

Стол пред отцом Кириллом дрогнул — Ватутин поднялся и оправил кислотную розу.

— Эту личность мы все до сих пор знали, как корифея фотографической карточки… — Матильда Петровна перешла на лирическое контральто.

— Жулик! — выкрикнул Чайковский-младший и попытался обнять Ватутина за талию. Но Ватутин успел вылететь из-за стола, еще раз тряхнув его, и устремился на сцену.

— Он же сказал, что не будет… — Отец Кирилл поднимал попадавшие рюмки.

— …сейчас мы его все узнаем и как поэта! — закончила Матильда Петровна и приняла позу усиленного внимания.

Ватутин достиг сцены, нервным шагом вошел в луч света:

— Я прочту две пиэсы. Первая — чужого сочинения. — Уловив шорох недоумения, пояснил: — Я выбрал ее прочесть, поскольку… поймете сами. Или не поймете.

Публика обиделась и стала внимательно слушать.

Надменный небосвод скорбел о позднем часе,
за желтизной ворот дышал тревожно дом.
В пионовом венке на каменной террасе
стояла женщина, овитая хмелем.

Смеялось проседью сиреневое платье,

шуршал язычески избалованный рот,
но платье прятало комедию Распятья,
чело — двусмысленные отсветы забот…

— Что за чушь… — Отец Кирилл пытался встать, но снова был придавлен ладонью Чайковского:

— Отец… потерпите «комедию Распятья»! Это ж не хуже вашего «дьячка», а?

Фотограф, взяв высокую хриплую ноту, закончил. Зал неуверенно захлопал. Матильда Петровна сменила позу внимания на позу глубокой задумчивости. Отец Кирилл все же поднялся и подозвал официанта, расплатиться и уйти.

— Следующая пиэса, — поглядел на него из луча Ватутин, — моего сочинения. Посвящается отцу Кириллу. Называется… Называется «Поклонение Волхва».

Отец Кирилл застыл. Подошедший официант, вопросительно помолчав, отошел.

— Я попрошу для звукового сопровождения подняться сюда маэстро Чайковского…

— Я здесь! — заорал «маэстро» и двинулся по параболе к роялю.

Споткнувшись о край сцены, рухнул.

Публика загоготала. Матильда Петровна наклонилась корпусом к Чайковскому, словно хотела ринуться поднимать, но не ринулась. Ватутин тоже застыл в луче и играл губами.

Добравшись с этими приключениями до рояля, Чайковский долго пыхтел за ним.

— Ну, чего тебе наиграть?.. — Показалась над крышкой его красная голова.

— Марш, как договаривались, — пошевелил губами Ватутин.

Чайковский замузицировал. Ватутин, раскачиваясь, начал:

— Я. Царь. Волхв. Корабль. О! О! Тонет! Мой ма-а-льчик! Звезда. Нечистоты. Плевки! Корабль! Оп-оп. Ни-ни-ни. Черное небо! Холерное небо! Белая звезда! О! Мой ма-а-льчик! Оп-оп. Тонет…

Выкрикивал и брал фальцетом невероятные ноты, извиваясь. Чайковский, поддавшись, тоже уже не «маршировал», а выстукивал кулаками какую-то дичь.

Внезапно Ватутин покачнулся и осел на сцену.

Чайковский еще несколько секунд прогвоздил по клавишам. Ватутин валялся на сцене, изо рта текла кровь; со всех сторон шли, бежали, стояли люди.

День окончили у Чайковского.

Ватутин вскоре пришел в себя, но был слаб; его отнесли к Чайковскому, жившему поблизости. В переносе участвовали отец Кирилл и отец Порфирий; отец Иулиан куда-то растворился. Квартира Чайковского выглядела запущенно, мебель в чехлах пыли; единственной живой вещью был рояль, где громоздились клавираусцуги и горы нотной бумаги. Ватутина с расстегнутою пуговицей опустили на диван, с которого Чайковский смел мусорные окаменелости; сам Чайковский занял кресло, вытащил из-под себя чернильницу и предложил всем чувствовать себя как дома.

— Что за человек! — указал бровью на Ватутина. — Охота же ему демона изображать… Душа ведь у него… Котенка выходил… — Зевнул, сказал еще что-то про котенка и захрапел.

Вскоре к нему присоединился Ватутин, у которого и храп звучал несколько инфернально, так что отец Кирилл поежился.

Прихромала старуха в зеленом платке, поставила перед гостями чайник, две пыльные чашки и вазочку с засохшим вареньем.

— Что не убираетесь? — спросил ее отец Порфирий.

— Не позволяет, — ответила старуха, сердито разливая чай, — приду с веником, а он веник выхватывает и гонит.

Отец Кирилл глядел на ноты, разбросанные по роялю.

«Марш Фортинбраса». «Тема Призрака». «Песня Офелии».

Отец Порфирий рассказывал о жизни в Кагане. Говорил, что скучает по своей деревне Пилино Костромской губернии и видит ее еженощно:

— Васильки там с кулак размером. Проснусь здесь — борода от слез мокрая… Только не мог там оставаться. Так бы дьячком и коптел, а там лучше батраком, чем дьячком. Бедность среди простого духовенства невозможная. А тут, хотя и жара и пыль, рясу от пота хоть выжимай, а все ж таки уважение, и возможности. — Отхлебнул чай. — О наперсном кресте уже разговор был.