Поклонение волхвов

– Зависть. Зависть – вот основа развития музыки. Вот ее двигатель. Всю историю музыки следует переписать как историю развития зависти. Своеобразия зависти в каждую конкретную эпоху… И гении завидовали, еще как! Но делали они это как гении. Не пошло, не топорно. Пошлая зависть – удел бездарности. Плюнет вам в суп и будет на седьмом небе от счастья. Верх его фантазии. Отравление, яд – это всё… «сказки Пушкина». Неспособен! Только настоящие мастера знали секрет зависти. Только они умели завидовать так незаметно и так убийственно. Перевоплощать это в музыку. Взять у другого какую-нибудь тему и показать, что с ней можно сделать.

Вытирает капли пота со лба.

– В супчик, конечно, тоже плевали. Но как! Вначале помучаешься, а потом сам к ним с новой тарелкой – маэстро, плюньте еще разочек! Зависть настоящего мастера может оценить только другой настоящий мастер… И я чувствую, вы оценили. Только не хотите в этом признаваться. Даже имени моего упоминать не желаете. «Ученик Шостаковича». «Как меня учил Дмитрий Дмитриевич…» Конечно! Что такое Шостакович и что такое какой-то Бежак! И не упоминайте, переживу. А знаете, что такое этот Шостакович? Я вам это и тогда говорил: это такой современный Малер, «заборная музыка». Только у Малера на заборе более приличные слова намалеваны, потому что забор у него – венский… Вот и вся разница. Сколько я с вами возился – и сколько раз до вас снисходил он? Кто научил вас писать музыку?

– Музыку научили писать вы. А быть композитором – Дмитрий Дмитриевич.

Бежак печально смотрит на него:

– Ну вот и заговорили… Благодарствую. А то, думал, так и просидите. И не поели ничего, Давлатик расстроится. Он очень старался – для вас. Вы с ним еще не знакомы? Мой ученик. Известен как историк музыки. Как композитор, увы, меньше. Я вас представлю. Нет, потом. Сейчас только доскажу одну вещь…

Пододвинулся, собирая лоб в складки:

– Это ведь я порекомендовал пригласить вас сюда, Николя. Они вначале были против. Особенно когда связались с ленинградским отделением, те про вас такое напели… Сучкова, так просто арию Царицы ночи исполнила, при мне разговор шел. Но тут Москва настояла: должен быть «авангардист». Стали перебирать: Шнитке? Денисов? Этот, как его… Каретников? Еще ведь не каждый сюда поедет, они все разбалованные, эти ваши «гонимые». Я снова о вас напомнил. Все-таки наш уроженец, должен понимать местную специфику. С другой стороны, авангардист, известность на Западе. В Ленинграде неустроен, работы толком нет. Николя, Николя… Ни коля, ни дворя… И то, что вы согласились, показывает, что я был прав. Что? Уже уходите? Может, еще посидите?

Николай Кириллович мотает головой, выдавливает что-то вроде «спасибо».

– Давлат, – кричит Рудольф Карлович. – Давлатик! Ну где же он? Наверное, наушники надел. Подождите, он вас проводит.

Николай Кириллович, оставшись один, смотрит на фотографии.

Гога в ковбойке, с венком полевых цветов. Он не видел этой фотографии раньше.

Старик ни слова не сказал о Гоге.

Николай Кириллович смотрит на вазочку с печеньями, кладет одно в рот и выходит.

* * *

Давлат оказался низкорослым брюнетом; пока выходили на дорогу, выкурил две сигареты. Идут молча. Пахнет вечером, небо светлое и холодное, горы видны во всех подробностях. Николай Кириллович идет легко, хмель окончательно прошел. Вот и гостиница.

– Не надо было, наверно, меня провожать…

Давлат достает пачку и вытряхивает еще сигарету:

– А я не провожаю… Я вас охраняю.

– Охраняете?

Давлат, затягиваясь, кивает.

– От чего охраняете?

– От них.

– Слушайте… – Николай Кириллович останавливается. – Тут со мной все загадками… Может, вы мне объясните, Давлат, простите, не знаю отчества…

– Ходжакулович.

– Давлат Ходжакулович.

– Можно без отчества. Просто Давлат.

– Давлат…

– Да.

– Так, может…

– А вы сами ничего не чувствуете?

– Что я должен чувствовать?

– И в городе ничего не чувствуете?

– Ну… Город изменился.

– Да, изменился. – Давлат докуривает, опять достает пачку. – Сильно изменился. Ждут их второго прилета, а они давно уже здесь.

Идут метров десять молча.

– Уже здесь, – повторяет Давлат. – К профессору приходили.

– К Р. К.?

– Двое.

– И… что?

– На пианино всю ночь играли.

– Он их видел?

– Заперся в ванной. Почти сразу после смерти вашего брата. Утром мне в общагу звонит, я прибежал. Никогда таким его не видел. Он вам не рассказывал?

– Нет.

– Теперь у него живу. Делаю переводы, музыку слушаю. Намаз читаю. Пока тихо.

– Серьезно инопланетяне?

– Можно и так называть. Кому как нравится. Сейчас перевожу один неизвестный трактат по музыке. Местный гностик тринадцатого века писал, ибн Мутафия. Так вот у него…

Вой сирены. По улице пронеслась «Чайка».

– Синий Дурбек, – говорит Давлат.

– Почему «синий»?

Давлат наклоняет голову и не отвечает.

– А я вас вспомнил, вчера видел, – говорит Николай Кириллович. – Вы меня вчера в машину сажали.

Давлат кивает.

– Я, кажется, вчера перебрал.

– Все было совершенно правильно. И тост хороший сказали. И танцевали очень хорошо.

– Я еще и танцевал?

– Да. С какой-то цепью.

– Ужас…