Поклонение волхвов

Во-первых, товарищи, наши шахтеры с опережением сроков отчитались вчера о выполнении плана по добыче гелиотида. Присутствующие хлопают, тетка в седом парике играет несколько дребезжащих тактов «Гимна красных дуркоров». За выполнение плана выпили, Николай Кириллович закусил пловом – мясо тут же забило все щели в зубах.

Вторым поводом, объявляет директор (публика еще гудит, и он постучал вилкой), так вот, товарищи, вторым поводом является назначение нового художественного руководителя театра – товарища Триярского Николая Кирилловича. Раздались недружные хлопки, народ уже пьет и закусывает. Тетка в парике сыграла туш. Какой-то усатый человек кричит «браво» и валится набок, его успевают подхватить.

Николай Кириллович привстал и отдал полупоклон. Как он будет художественно руководить всеми этими людьми, он слабо представляет. Водка уже проникла в сознание, стало тепло и тревожно.

Товарища Триярского направили к нам в порядке усиления из Ленинграда. Чтобы представить товарища Триярского, собирался приехать (пауза) сам Дурбек Хашимович, но срочные дела не позволили ему принять участие в нашем веселье. Следующий тост, разумеется, поднят за Дурбека Хашимовича, чью мудрую заботу о нашем театре мы постоянно, так сказать, ощущаем.

Снова чокаются, звенит стекло, разносят шашлык. К Николаю Кирилловичу подводят мумию в тюбетейке – великий Насруллаев, создатель первой дуркентской симфонии. Мумия осведомляется, как здоровье ее близкого друга, лауреата Сталинской премии Дмитрия Шостаковича. Услышав, что неважно (Д. Д. в последнее время болел), просит передать горячий привет и приглашение приехать в гости: «Мы его тут быстро вылечим». Мумия ласково улыбается и отбывает обратно за соседний столик, где сидят аксакалы. Насруллаев был многолетним соавтором Бежака; как они творили вдвоем, можно догадаться, но вслух эти догадки высказывать было не принято. Насруллаев был человеком не подлым, слава испортила его не слишком сильно. Николай Кириллович с беспокойством глядит на аксакалий стол, но малиновой лысины Бежака не заметно. «Болеет, – отвечает жующим ртом директор. – Попробуйте казы, очень полезно для мужчин», – пододвигает тарелку.

К столу подсаживается еще одна личность с тусклыми, оттенка мокрой пыли глазами. Того же оттенка оказался и голос, такой серый и невыразительный, что все слова тут же забывались. Того же цвета пиджак и галстук – все в нем гармонирует в своей невзрачности и зыбкости, кажется, не человек, а серенький и слякотный день опустился рядом с Николаем Кирилловичем. «Встречались в Ташкенте с Алексеем Романовичем?» – не то спрашивает, не то утвердительно замечает и исчезает: сиденье, обитое дерматином, пусто. Неожиданно возникает в левом ухе: «Будьте осторожны с местной водкой. Коварна, как восточная красавица». Николай Кириллович поворачивается на голос, но серый человек уже далеко, за спинами и жующими лицами. Поймав взгляд Николая Кирилловича, подмигивает, или показалось. Где-то Николай Кириллович его уже видел. В голове шумит и постукивает.

Начинается концерт. Народный артист республики К. Д. Дияров исполняет арию муллы Дуста из оперы «Проделки Майсары». Кружится, мотая косичками, ансамбль национального танца. Николай Кириллович спрашивает насчет удобств. «Только внизу, – печально отвечает директор. – Искандар, проводи!» Искандар ведет нетвердо ступающего Николая Кирилловича вниз. В уборной новый худрук оплошал. Так дернул цепь, что она, ржавая и мокрая, осталась у него в руке.

Через час его сажают на заднее сиденье «Волги», поправляют на нем пальто и желают хорошего отдыха. Николай Кириллович полуоткрыл глаза. Здание театра с транспарантом задрожало, качнулось и исчезло. Вечерело, тихо разгорались фонари. Николай Кириллович мотал головой и спал.

* * *

Дуркент, 12 декабря 1972 года

Потолок был высоким, как в питерских домах. Бугрится лепнина, свисает люстра, темнея хрустальными каплями.

Комната кажется Николаю Кирилловичу чужой, но отдаленно знакомой. Сквозь задернутые шторы пытается пролезть солнце. Темнеют книжные шкафы, из-за двери доносится опереточный мотивчик.

Он поднимает голову и тут же роняет ее обратно в подушку. Кто уложил его сюда? Он закрывает глаза. Темнота наплывает опереткой, вздрагиванием слез на люстре (наверху кто-то прошел), ватными ударами сердца.

Скрипнула дверь, темная фигура склоняется над ним:

– Вы уже проснулись, мой милый? Если гора не идет к Магомету, ее к нему привозят. Приводите себя в порядок и айдате завтракать.

Над ним в вишневом халате стоит Рудольф Карлович Бежак.

* * *

Рудольф Карлович Бежак родился в Вене в семье еврейского коммерсанта, перешедшего в католичество, и чешской певицы. Отец был не чужд искусству – во время, свободное от служения Меркурию, служил Аполлону: играл на кларнете в одном из любительских оркестров.

По субботам в их доме на Рингштрассе устраивались журфиксы, посещаемые известными людьми музыкального мира. По семейной легенде, маленького Руди держал на руках сам Малер. Руди обмочил ему фрак, чем, говорят, очень развеселил маэстро.