Поклонение волхвов

На кухне тоже темно. Лампочка перегорела, обещал купить и забыл.

Выбежал голый Гога. Нашарил спички, закурил.

– Не хочешь поучаствовать? – поскреб мокрый крестец. – Сходи. Она еще сможет…

– Иди помойся лучше.

– Воду отключили, гады. – Гога зашлепал голыми пятками к буфету. – Есть че посурлять?

– Тебе бы только жрать и…

– Ну, братка! Че за муха тебя в яйца цапнула? Баб не видел? Ну, скажи, правда клёвая?

– Не разглядывал.

– А не надо их разглядывать. – Гога взялся за ручку буфета. – У тебя оттого с ними полный штиль, что ты их разглядываешь… Бабочек разглядывать надо. А баб надо… – изобразил, распахнул буфет, потянуло несвежим. – Фу-у! Вы че тут, мертвяка держите?

– Ты себя вначале понюхай.

– Зануда! – бросился на Николая, стал щекотать. Еще в детстве, когда дрались, последним оружием Гоги была щекотка.

– Отстань, – отпихнул его, поправил майку.

Гога ретировался к раковине. Налил в пригоршню из банки, пригладил волосы. Остатки поплескал на грудь:

– Надо, надо умываться по утрам и вечерам…

– Там борщ на плите, Степановна принесла.

– А нечистым онанистам – стыд и срам… Николя! Куда я спички сунул?

– Иди оденься.

– Иди-оденься! Иди-помойся! А еще че пожрать есть, кроме борща? Ну че ты на меня так смотришь? «Тебе только жрать и баб…»

Чирк спички, запах газа, огонь.

– А вообще, Николя, ты не прав. Это я тебе по-нашему, по-солдатски… Я еще тан-це-вать люблю. А это те не просто пожрать-посрать, это те уже, блин, академик Павлов и высшая нервная деятельность!.. Пам-па-па-пам! Выступает ансамбль песни и пляски Краснознаменного Туркестанского военного округа! – Гога втянул живот, отряхнул воображаемую соринку с еще более воображаемых галифе. – Трам-пам, трата-та-та-там! Руки на пояс, первая позиция…

– Может, отложим выступление?

– Никак нельзя, товарищ прапор! – Гога стучал по полу пятками. – Народ хочет танцев!.. А теперь – хлопушка с поворотом! – согнул ногу в колене, поднял ее вверх, шлепнул себя по лодыжке.

Николя отодвинулся и оперся локтем о подоконник.

Гога скакал, вертелся, подпевал и давал пояснения:

– А теперь – моталочка! – подскочил на одной ноге, другую, чиркнув подошвой по полу, отвел назад и согнул в колене.

– Трусы бы надел, моталочка!

Зашипел вскипевший борщ. Гога легко раскланялся и побежал в комнату.

Вышел в майке и в его, Николя, трениках. Лицо серьезное.

– Слухай, фрателло! Мелочи не найдется? Чувишке моей на такси. Ей на занятия завтра.

– А чем она занимается?

– Нет – так и скажи! Вышла девушка:

– Не нужно просить, Георгий, я так дойду… – Поглядела на Николая: – Вы нас извините, пожалуйста. Георгий очень переживает, что вы его за такими вещами увидели. Он вас очень уважает!

– Да иди уже ты! Без тебя разберемся, – оттирал ее из кухни Гога.

– А учусь я в техникуме!

– В техникуме, иди… отличница…

Николай рылся в брюках. Поглядел в ладонь:

– Вот. Хватит, наверное…

Гога быстро взял мелочь, сгреб девушку и исчез с ней в темноте. Было слышно, как они шепотом ругались в коридоре.

– Верни эти деньги, слышишь! Я сама дойду!

Шепот исчез. Ушли, наверное. Поглядел на кастрюлю с борщом. Вышел из кухни и чуть не врезался в них. Стояли, слившись друг с другом; Гога отлепил одну руку и выразительно махнул.

* * *

В дверь стучат.

– Кто?

– Николай Алексеевич, это…

Голос женский.

– Кириллович, – поправляет машинально. – Подождите…

– Да-да, я подожду!

Натягивает брюки, нащупывает дверную ручку.

– Здравствуйте. – На пороге стоит женщина в плаще.

– Здравствуйте…

– Я Жанна.

– Заходите.

Пододвигает ей стул, сам садится на кровати.

– Я вас таким и представляла.

Он смотрит на часы. Полдвенадцатого.

– Я на минуточку! – ловит его взгляд. – Поросята мои никак не ложились, пока машину поймала…

– Я не спал еще.

– И внизу пускать не хотели. «Вы куда? Вы к кому? Он уже спит». Сунула им, еще и не берут, представляете? Вы очень на него похожи. На Гогу.

– Да? Говорили, что мы…

– Нет, правда. Только глаза другие. Можно в вашу ванную зайти?

Слышно, как льет воду, всхлипывает, кашляет.

Вода уже не льется, доносится только дыхание, шмыганье, шепот: «Спокойно. Все нормально, Жанка».

Садится напротив него, складывает пальцы домиком:

– Мы с Гогой три года жили гражданским браком. Он разрывался. Ночь здесь, ночь там… А это у вас вода?

– Отвык в Ленинграде пить чай.

– Да. В вас Ленинград очень чувствуется, – глотнула, закашлялась. – Дух ленинградский… Постучите по спине! Вот тут… Спасибо… О, как хорошо!.. Как там Гульнара Сабитовна? Я ее совсем не осуждаю. Видите, у меня у самой… Когда все это началось… Что вы так смотрите?

– Ничего.

– Знакомый ответ. Гога тоже: ничего, ничего… Гульнарка его крепко держала. А Гога – он же как воздух, с Пушкиным в один день родился.

Николай Кириллович кивнул.

– Гога мне рассказывал о вас. Что вы авангардный художник.

– Не совсем авангардный… и композитор.

– Да вы что? Нет, он вас художником назвал, я помню… Композитор… Жалко. А я Виталькины рисунки с собой захватила, чтобы вы посмотрели, еще возвращалась специально. Виталька – это мой средний, его отец художник. Очень талантливый, не слышали? Эмиров. Альфред Эмиров.

Николай Кириллович грустно сидит на кровати.