Поклонение волхвов

«Папочка, обязательно сообщи свой новый адрес, когда приедешь. Обещаю, что сразу отвечу, и попрошу, чтобы Павлик что-нибудь нарисовал. Опиши свои впечатления и то, как тебя встретил твой родной город. Мне бы очень хотелось узнать, как происходит добыча гелиотида и как его обрабатывают. И еще напиши, пожалуйста, почему ты все-таки решил от нас уйти. Мама говорит, что в жизни каждого человека бывает такое, когда нужно что-то поменять, поэтому ты решил поменять нас. Но я все-таки это не совсем понимаю, и Павлик тоже. Мама стала нервной и вчера дала Павлику подзатыльник, а мне запретила смотреть телевизор, хотя я сделала все уроки. А тетя Оля, Ромина мама, считает, что у тебя появилась молодая женщина, которая заменила тебе нашу маму. Но ведь мама еще тоже молодая, хотя ей, конечно, уже тридцать девять лет и она редко красит губы. И потом, если эта женщина молодая, значит, у нее еще нет детей, и тогда кто может заменить тебе нас с Павликом? Конечно, у тебя могут родиться другие дети, но ведь они потребуют много сил и здоровья, а ты тоже уже немолодой, подумай о своем сердце. Извини, что я тебе пишу на эту тему, если тебе это неприятно, то можешь не читать. Главное, напиши о себе. Счастливой тебе дороги и творческих достижений. Приветы тете Гуле, Руслану и Машутке и глубокие соболезнования.

Твоя дочь Варя».

Самолет бежит по взлетной полосе, пейзаж в стекле дрожит и подпрыгивает. Земля отрывается от колес и летит под наклоном вниз. Хоральная прелюдия ля-минор, облака над планетой Солярис. Шасси убраны, в руках дрожит письмо. Поболтавшись, самолет выбрался из облаков, в лицо ударило солнце.

* * *

Дуркент, 4 декабря 1972 года

– Да, не уберегли мы Гогу, не уберегли, – сказал мужчина в военной форме.

Сделав губами небольшую разминку, допивает водку. Накопал в тарелку оливье, медленно жует.

– Какой плясун был! – Рыжая женщина тоже тянется к оливье. – Скажите, а? Плясун!

– У него коронный номер был, ковырялочка с притопом.

– Гуль, – заглядывает старуха в платке, – Гуль, поди борщ проведай. Я с кухни уходила, он уже вот-вот!

Гуля, в черной косынке, потная, большая, уходит к борщу.

Становится слышно, как военный пережевывает оливье и у кого-то бурчит в животе. На серванте стоит портрет Гоги, подпертый слоником.

Николай Кириллович поднимается и тоже выходит из комнаты.

– Совсем непохож, – замечает рыжая женщина.

– А по-моему, одно лицо, – откликается вялым тенором бородач, до тех пор молчавший.

– Что вы тут обсуждаете, отцы у них разные были, я их мать хорошо знала, Марию Мартынну. Очень хорошая женщина была, немножко не все дома, правда.

– Ты, Валентина, про Марию ничего не говори, – вступает старуха. – Я б поглядела, кто бы у тебя дома там был, если б тебе ее судьба была.

– Что вы сразу, баб Нин! Я что разве плохо сказала? Ничего я не сказала. Просто, что она от детей избавиться хотела, в детдом сдать.

– А ты почем знаешь, чего она хотела? В голове, что ль, у нее сидела?

– Люди говорили.

– Вот такие вот, как ты, и говорили. Которым бы только языком почесать. А она святая женщина была, и сыновья оба с высшим образованием!

– Ну, Гоге сейчас это высшее образование… – Военный ставит тарелку на стол. – Вот живешь-живешь, образование повышаешь, сессии сдаешь… А что, водка совсем уже того?

Бородач говорит, что видел еще бутылку, и все начинают ее искать.

* * *

Николай Кириллович идет по коридору.