Поклонение волхвов

– Коля! – Могучая конструкция лифчика вдавливается в грудь. – Не узнаешь?.. Он не узнает! Я – Люся. Люся Осипенкова!

Люся? Осипенкова?.. Нет, он не помнит.

– А ты не изменился, – вздыхает. – Все такой же стройный. Ленинградец!

Ветер от вздоха доходит до Николая Кирилловича и щекочет лицо.

– Гога, Гога… – убедившись, что коридор пуст, переходит на сочный шепот. – Какой был человек, а какой любовник!.. Какой организатор! У нас с ним, конечно, ничего не было, хлебом клянусь. Есть хлеб? Ну что ты молчишь? Стоит и молчит, композитор!

* * *

– Кто это? – спрашивает Гулю, когда большая женщина, стуча тапками, уходит курить.

– Замдиректора заводского Дома культуры.

Голос Люси разносился по квартире. Николай Кириллович чертит ложкой в борще нотные знаки. В спальне звучит пианино.

– Сейчас концерт устроит, – говорит Гуля, убирая посуду.

Николай Кириллович поднимается. Выпил немного, а лодыжки уже чужие, и колени.

В спальне вовсю идет культурная программа. Военный со свекольным лицом показывает танцевальную фигуру. За пианино раскачивается бугристая спина Люси. Рядом, в обвисшем свитере, Ринат, подражает губами звуку трубы. Руслан с книгой забился в угол.

– Я пойду. – Николай Кириллович убирает руку с притолоки, проверяя способность стоять без опоры. – У меня еще дела.

– Заходи. – Гуля неловко обнимает его.

– Зайду. Дела сделаю и зайду.

– Руслану сейчас нужно мужское начало.

– Да, вырос, не узнать.

– Чайник кипит, я пойду.

Потоптавшись, влез в пальто, слишком теплое для здешней зимы. Накрутил шарф. В спальне заиграли «Яблочко». «Ты потише играй, на левой педали, – голос Рината, – поминки все-таки…» – «Да ладно! Гоге бы понравилось».

Он спускается, считая ступеньки. Пять, шесть. Ступеньки хорошо ложатся под ноги. Не так уж он нетрезв, товарищи.

Выходит из подъезда, стоит на солнце. Идет, проводя пальцем по живой изгороди. Подъезжает машина, он останавливается. Машина тоже тормозит, возле подъезда, щелкает дверца. Появляется шляпа с широкими полями. Николай Кириллович приподнимает очки. Шляпа, седые пряди, сутулая спина.

– Маэстро, осторожнее! – выскакивает водитель, берет старца под локоть. Шляпа, покачиваясь, ложится на курс и исчезает в подъезде. Николай Кириллович обходит машину. Сверху слышится шарканье по ступенькам, открывание двери.

– А вот и я! – разносится старческий тенор. «Рудольф Карлович!», приветствия, поцелуи, усиленные эхом. «Где он?! – покрывает все густое сопрано. – Где он? Я должна его видеть!»

* * *

Дуркент, 7 декабря 1972 года

«Дорогая моя Варюха! Вот я и приехал. Встретили меня хорошо и сразу нагрузили делами».

Николай Кириллович лежит в гостинице, одеяло сбилось в жгут. Обещанная квартира на Ткачихах пока не готова, поселили в «Интуристе». Самих интуристов в город не возят, из-за гелиотида.

Делами его никто не загружал. Кормят, позванивают в номер: не нужно ли чего? Дурбек Хашимович разок звонил, извинялся, завален делами, в ближайшие два дня принять не может. Два дня превращались в три, завтра уже четыре. Шел туман с запахом жженых листьев и остывающей земли. Николай Кириллович грел руки о батарею и смотрел в окно.

Город оказался еще более чужим, чем Ташкент. Кто уехал, кто на Гагаринке. «Содом и Гоморра». В воздухе и правда пахнет чем-то гнилым. Может, из-за дыма.

«О Дуркенте я напишу тебе подробнее в следующем письме. Тут серо и холодно, идет подготовка к тысячелетию города, и собираются пустить троллейбус. А еще все говорят про каких-то пришельцев из космоса. Видел тетю Гулю и Руслана, Машутка была у бабушки, передал им твои приветы. Руслан помешан на детективах».

За окном стемнело, виден кусок гостиницы. Темно, только на первом этаже светится. Служебные комнаты, телевизор, своя жизнь.

Бесцветные обои, бесцветная картина на стене. Ванная с зеркалом, кран и душ свистят в октаву. Завтра съездит на Гагаринку, до сих пор не был. Стол завален нотной бумагой. Карандаш «Кохинур», стакан с невкусной водой из-под крана.

И к старому их дому надо съездить. Улугбека, 9. Две комнаты, кухня, сортир во дворе, без противогаза не входить. Перекладина, на которой Алексей Романович заставлял его подтягиваться. Раз! Два! Три-и-и! Что повис как сопля! Четы… Рядом в грязи ковыряется трехлетний Гога. Алексей Романович гуляет с детьми во дворе. Николай, болтаясь на перекладине, смотрит в соседское окно. В окне разыгрывает гаммы Сусанночка Апресян, его четвертая любовь. Так же, как первая, вторая и третья, не догадывающаяся об этом.

* * *

Их последнее лето на Улугбека.

Николай Кириллович, еще просто Николя, консерваторский юноша с шевелюрой, на каникулах. Гогу на пару дней отпустили из армейского ансамбля. Мамы нет, вечер, она в районе на выезде. Дома должен был быть Гога.

Николя толкает дверь.

– Гог! – Сдернул с себя сандалии. – Гога-Магога!

Темно, включатель завешен зимней одеждой, лень лезть, все попадает. Из комнаты доносятся звуки. Приоткрыл дверь: «Гога, ты… занят?» – и быстро закрыл.

– Да, очень занят! – заржали за дверью.

И снова ритмичный скрип койки.

Он пошел на кухню.