Поклонение волхвов

Николай Кириллович просит вилку и помешивает, как учил Гога.

– А я вас сразу узнала, – глядит на него буфетчица. – Вы брат Георгия Триярского.

– Да. – Николай Кириллович поднимает глаза.

– Похожи. И шампанское он перед смертью тогда мешал так же.

– Когда?

– Да вот в самый тот день, его к нам в обком тогда вызвали. Я, вообще, в обкомовском буфете, а здесь меня сегодня Людмила Николаевна упросила подменить, у Верки здешней зубы разболелись, а другая, Зулька, в декрете своем все еще. А у меня там сегодня выходной, а тут Людмила Николаевна – выручай, говорит, Надюша, начальство будет… Ну и еще наобещала, конечно… Опытный буфетчик, сами знаете, везде на вес золота. Но я ей говорю, я не ради столько этого, сколько ради памяти этого Триярского, я ж как раз его перед смертью обслуживала.

– Так он, значит, получается, был тогда в обкоме?

Николай Кириллович не знал об этом.

– Ну да, и сразу к нам, в буфет. Шампанское еще, бедный, заказал себе. И бутербродик с сыром. А потом его позвали, даже допить не дали по-человечески. У нас тогда высокие гости были, заседание допоздна шло.

– А что там было?

– Откуда ж я знаю? Мое дело вот… – обводит глазами стойку, – напитки, закуски. Вы это лучше Аполлония Степаныча спросите, они потом в коридоре вдвоем разговаривали, когда я как раз буфет закрывала.

Николай Кириллович откладывает вилку. Пузырьки лениво всплывают.

В зале уже отгремели грузинские танцы, снова возникает голос Осипенковой: «Служенье муз не терпит суеты… Прекрасное должно быть величаво… Почтить память Георгия Триярского выйдет наш выдающийся заводской поэт…» Шелест аплодисментов. Николай Кириллович пьет. Левитановский баритон декламирует:

Георгий Триярский – великий танцор,
Ты в памяти нашей оставил узор.
Тебя мы ценили, твой редкий талант.
Теперь ты в могиле, хотя музыкант!

Николай Кириллович делает еще глоток.

– Закусывать не возьмете?

– Да. А бутерброды есть?

– Кончились.

– Тогда… шоколад.

Смотрит на плитки, выложенные спиралью.

Ты так танцевал, что горела земля,
За то заводчане хвалили тебя.
Но ты не вознесся, а, помня завет,
Всю скромность свою проявил в цвете лет.
На спину опускается чья-то ладонь.

– Язву нажить хотите?

Улыбающаяся голова Рината.

– Не берите этот сладкий пластилин… Надюшенька, привэт!

– Ой, кого мы видим, Ринато… – улыбается буфетчица. – А куда свою бандуру дел?

– Сегодня не консэртирую… Надюша, а таллинских шоколадок не осталось?

Буфетчица вздыхает, лезет, с улыбкой, куда-то вниз:

– Здесь есть будете? Тогда этикетку сейчас сниму, а то увидят сейчас, набегут.

– Надюша у нас волшебница, понимает запросы творческой интеллигенции.

– Ой, тоже мне, интеллигенция сидит… – Шуршит фольгой польщенная буфетчица.

Появляется тарелка с наломанной плиткой. Ринат набивает рот шоколадом.

– Вкус, мм, спесьфиськи… – качает головой, подражая Райкину. – А вы что не в зале?

– Дезертировал, – признается Николай Кириллович.

– Сочувствую. – Ринат чавкает шоколадом. – Только ничего не говорите Люське. Скажите, все было офигительно, вы сидели и плакали.

– Зачем?

– Люся – это наше общественное мнение. В некотором смысле – родина-мать… Давайте пересядем за тот столик, вон, освободился, а то здесь попе жестко… Будете кофе? Надюшенька, нарисуй нам, пжялиста, два кофе!

Начинает утробно гудеть кофейный аппарат. Николай Кириллович рассчитывается, оставляет сдачу. В зале все еще читают стихи.

– Люся – она всех нас кормит, – разваливается в кресле Ринат. – На музтеатровской зарплате, сами видите, особо не пошикуешь. А Люська в своем дэка постоянно что-то организует, проводит. И денег здесь куры не клюют, завод – не то что в нашей богадельне… Она вас еще к себе в салон не приглашала? Странно. Если пригласит, не отказывайтесь. Миленькое место. Только в политические разговоры не вступайте, там уши у стен.

– Обещала показать мне музей гелиотида.

– А… Тоже мне, музей! Два с половиной стенда и голова Ленина, выложенная гелиотидом.

Подходит Филяев, уже переодевшийся, в кофте. Ринат скучнеет.

– Салют, салют. – Филяев жмет руки, подтаскивает стул, скребя ножками по полу. – Ну, как я их всех сегодня сделал?

– Потряссэ, – кисло кивает Ринат.

– Сейчас меня в курилке Мирон поймал, говорит: «Слушай, дружище, ты играл как бог».

Николай Кириллович отодвигает чашку с гущей, поднимается:

– Пойду, наведаюсь в зал…

– Как бог, говорит, играл.

– Там уже, наверное, заканчивается. – Ринат смотрит на часы.

Публики в зале еще меньше, на сцене в разноцветных огнях гремит местный ВИА «Гелиограмма». Что-то о космосе – бум! бум! – и ледяных просторах. Николай Кириллович прислоняется к деревянной панели и думает о современной эстрадной музыке. На низких частотах панель дрожит.