Поклонение волхвов

На аэродроме уже стоял пузатый АНТ, готовый к отлету. Пахло керосином и маслом; гофрированный дюраль аэроплана блеснул в свете фар. Он влез внутрь, пригибая голову, и устроился на почтовых мешках. Заблеял мотор, машина поползла по полю. Светало, он привыкал к полету. Любовался театром облаков, думал о природе зла.

В Ташкенте его пересадили на военный аэроплан. Никто из местных товарищей его не встретил, это было странно. Актюбинск. Куйбышев. В Куйбышеве задержала гроза. Вода стучала по обшивке, он немного поспал, в полете сон не шел.

В Москву прилетели вечером, встречали какие-то люди в одинаковых черных костюмах. Сразу отвезли в лес, на пустую дачу, дали пару часов на отдых и приведение себя в порядок. Первым делом он сбрил двухдневную щетину и принял душ. В зале был накрыт ужин, в кофейнике обнаружен горячий кофе, в окнах за соснами набирал силу закат. Прислуги нигде не было видно. Намазал булку, откусил. Есть после самолетной качки не хотелось. Дожевал, выпил кофе. Сделал пару кругов по двору, покурил возле сосен, раздвинул сапогом заросли папоротника.

Все это, если разобраться, было частью зла. И эта дача с невидимой прислугой и еще более невидимой охраной. И ужин с рассыпчатыми булками и серебряным кофейником. И даже эта природа, воздух, закат – все было пропитано злом и обугливалось на невидимом пламени. Эта сила зла, еще не так ощутимая в Дуркенте, здесь горела вовсю, за каждым деревом, камнем, человеком. Это было царство чистой, ликующей ненависти. Ненавистью жили, ненавистью вставали у станков, пели песни, поднимали в воздух машины, рыли каналы, яростно спаривались, давили друг друга в транспорте и в очередях и скалились перед фотокамерой. Ненавистью воспитывали детей, требуя, чтобы они пронесли и приумножили этот нефтяной огонь. И дети, улыбаясь и выпучив глаза, клялись приумножить.

Этой ночью ему надлежало побывать в сердце зла.

Сошествие во Ад. Одна из самых старых икон его тайной коллекции. Языки пламени, черные пещеры. И тоненький Господь в белых ризах вытягивает праведников из алых языков и черных пещер.

Он провел ладонью по сосне и стал молиться. Вернулся в дом, потрогал включатель, но включать не стал, а допил кофе и сел в кресло.

Ровно в двенадцать послышался шум мотора, в щели ворот зажглась полоска. Ворота раскрылись, фары наполнили комнату подвижным светом.

Его снова везли лесом; впереди, рядом с шофером, молчал человек в штатском. Стояла неполная тьма, и он мог любоваться мелькавшим сосняком. Они миновали оцепление и проверку документов, но следов человеческого жилья было незаметно. Машина остановилась, он вышел и оказался перед воротами сельского кладбища.

В догоравшем небе поднималась луна, за оградой торчали кресты; о присутствии советской власти напоминал обелиск с помятой звездой.

«Идите, там вас ждут».

Он толкнул калитку и пошел наугад вперед.

Остановился.

Перед ним была свежая, недавно вырытая могила.

Он толкнул носком сапога край, с шорохом посыпались комья.

– Здравствуйте, товарищ Бесфамильный, – произнес знакомый голос с акцентом.

Только теперь он заметил невысокого человека в шинели у соседнего креста. Человек закурил трубку, огонек серной спички высветил усы, брови, узкий лоб. Лицо погасло, потянуло дымком.

– Я решил, что нам лучше встретиться в неформальной обстановке… – провел вокруг рукой с трубкой.

Ладонь, которую он пожал, была маленькой и холодной.

– Если вам темновато, не стесняйтесь, я скажу, чтобы еще организовали свет. – Человек присел на скамейку и предложил сесть рядом. – Я прочел вашу записку, товарищ Бесфамильный… Или ваше императорское высочество – как вас лучше называть?

– Лучше – Бесфамильный.

– Хорошо, товарищ Наследник Престола. – Усы слегка улыбнулись. – Мы, если посмотреть, тоже ведь все бесфамильные. «Ленин» – это не фамилия. «Сталин» – тоже…

Похмыкав, затянулся трубкой.

– А теперь, – положил ногу на ногу, – рассказывайте.

– Что именно?

– Всё. С восемнадцатого года.

Он стал рассказывать. Человек не перебивал, попыхивал трубкой. Докурив, вытряхнул пепел в траву, стал набивать новую. Луна успела подняться, кладбищенская зелень окрасилась металлическим светом.

Потом человек начал задавать вопросы. Интересовал его в первую очередь гелиотид. После гелиотида разговор пошел живее. О монархии, об армии, о церкви. Сидеть на скамейке стало зябко, они поднялись и прогуливались между крестами. Пару раз останавливались возле вырытой могилы, человек в шинели замолкал и задумчиво глядел вниз.

Они проговорили всю ночь. Стало светлеть, далеко, за лесом, закричали петухи. Человек в шинели резко остановился и стал прощаться.

– Надеюсь, все, о чем мы с вами договорились, останется между нами. Кругом шпионы, даже среди ближайших соратников. Впрочем, вы ведь и сами женаты на японской шпионке…

– Вы действительно верите, что кругом шпионы?

– Нет, конечно… Но я верю, что в это надо верить.

Они снова стояли возле вырытой могилы.

– Можете продолжать работу, вас не будут беспокоить, – достал из шинели бумажный сверток. – Здесь все материалы на вас. – Чиркнул спичкой, поджег. – Это мы похороним здесь.