Поклонение волхвов

– Виолетточка Захаровна, а что, у нас в Дуркенте орган есть? – оживляется оркестр. – В Ташкенте даже органа нет, один малипусенький в консерватории… Нам бы сюда в Музтеатр орган поставили… Ну да, его бы у нас тут же по трубочкам растащили! Нет, в начале его бы выкрасили в розовый цвет… В сурик, в сурик!..

Николай Кириллович поднимает ладонь, оркестр замолкает.

– Дело не в том, что органа нет. Просто колокол более, как сказать… синтетичен. Орган развился как инструмент сопровождения хора. Не все церкви могли содержать большой хор. Звучание органа близко к человеческому голосу, орган играл вместе с хором и усиливал его. Это потом уже для него стали сочиняться отдельные вещи, без хора. А когда пошла волна светской музыки, она и орган подхватила, вынесла его из церкви в концертные залы, он заиграл уже светские вещи.

– А разве это плохо? – поднимает смычок Петр Второй.

– Нет, не плохо… Это хуже, чем плохо, это – закономерно. – Слышит хмыканье, удивленное мычание. – Можем ли мы назвать плохим землетрясение? Или шторм?

– Но светская музыка для органа может быть красивой…

– И шторм может быть красивым. Если глядеть на него со стороны… Так вот, с колоколом этого не произошло, обмирщение музыки его не тронуло. Почти не тронуло. Пытался Сараджев устраивать концерты колокольной музыки – ничего не вышло.

– А у Мусоргского в «Борисе»? – Это уже другой Петр, флейта, Петр Первый.

– И Мусоргский, и Глинка в «Сусанине», и Рахманинов – используют уставные церковные звоны, ничего от себя они не писали.

– Но ведь церковные звоны тоже кто-то когда-то сочинял?

– Да… – Николай Кириллович кивает, глядит в пол. – И вот тут главное. Что колокол – не только синтез музыки и скульптуры, но и синтез искусства и веры. Колокольные звоны – это произведения веры так же, как и произведения искусства.

– Мистикой попахивает… – Это труба вспоминает о своем членстве в партии.

– Нет, – улыбается Николай Кириллович. – Мистика – это когда вера утеряна, это суррогат веры. Попытка заменить ее всякими тайными символами. Прямой вере это не нужно. А каждый человек верит. Хотя бы в то, что он существует. Хотя это самая простая, элементарная вера… Да, слушаю…

– А я вот еще верю, – раздается детский голосок ударника Бегмата, – что уже без пятнадцати двенадцать!

Оркестранты улыбаются, хмыкают, глядят на Николая Кирилловича.

– У вас, Бегмат, неправильная вера, – отодвигает рукав и строго смотрит на часы. – Ересь. Только без двадцати.

– Ну так все равно… Когда уже должны были закончить!

– Да ладно, Бегемотик, – поворачивается к нему Ринат. – Детишки у тебя, что ли, дома плачут?

– Нет, не плачут. Меня с девушкой обещали сегодня познакомить.

Музыканты тут же начинают обсуждать эту новость и давать разные практические советы.

Бегмат уже лет пять безуспешно пытается жениться. Николай Кириллович стучит палочкой о пульт.

– Хорошо… На сегодня достаточно. Завтра как обычно.

* * *

– Ну что тебе сказать, – ловит его на выходе Зильбер-Караваева. – Оркестр, конечно, не фонтан; Юлик вчера два часа бился, представляю, как ты тут с ними…

– А где Юлик?

– Отдыхает. – Неда понижает голос. – После этих вчерашних возлияний.

Накануне вечером первую партию гостей развлекали в ресторане.

– Слушай… – Неда закуривает. – А какой лапочка Бежак! Мы с Юликом просто влюблены. Прелесть старичок, фонтанировал весь вечер. Он правда учился у Веберна?

– У Шенберга.

– Обалдеть. И сидел здесь, бедный, всю жизнь писал эти колхозные оперы… Бриллиант в пыли. Слушай, а у вас с ним что, какая-то кошка пробежала, да?

– Да нет…

– Понятно. Вечная проблема «учитель – ученик». – Неда ищет глазами, куда стряхнуть пепел. Оглянувшись, стряхивает в кадку с пальмой.

– Что в Питере нового?

– Нового? Фигня полная. Юлику снова кислород перекрыли. Моя докторская зависла, тему никак не утвердят. Ленечку Цыбиса турнули из Мариинки. И вообще, – снова понижает голос, – все уезжают… Вот, единственный глоток воздуха – этот фестиваль. Шнитке, Денисов… И все это в такой дыре! Может, и разрешили поэтому. Резервация для современной музыки. Слушай, я побегу, Юлик, наверное, проснулся уже. Нас обещали на какую-то ковровую фабрику повезти, где делают настоящие местные ковры.

– Вечером придете?

– А что вечером? А, спектакль с твоей музыкой… Слушай, но там же все будет на этом… на таджикском?

– На узбекском. «Король Лир».

– Да, да, забавно посмотреть, если не слишком устанем. Премьера?

– Генеральная. Премьера совпадает с концертами. Лучше сегодня.

– Только чтобы послушать твою музыку. Юлик, кстати, под впечатлением от твоего нового опуса. Слушал вчера, как ты кусочек оттуда репетировал. Говорит, очень странная… Ладно, полетела в гостиницу. Не обещаю, но постараемся.

* * *

«Москвич» резко останавливается, чуть ни сбивая его.

– Николай Кириллович!

Казадупов.

– Что же вы на дорогу не смотрите? Садитесь, подвезу.

Николай Кириллович садится, в машине тепло. Вообще, день солнечный. Теплый октябрьский день.

– Мне домой.

Едут по Ткачихам, с чинар летит листва, ползет по асфальту. На столбах вывешивают флаги.

– Ну вы нас удивили с колоколом, удивили, – говорит Казадупов.