Великий князь Николай Константинович сидел в плетеном кресле. Рядом допивали и дожевывали гости – стол с закуской белел неподалеку. Вокруг простиралось поле, покрытое травой.
– Не пора ли? – осведомился Кошкин-Ego, отряхивая пиджачок.
Великий князь взял с колен бинокль и посмотрел сквозь него на физиономию Ego. Физиономия перестала жевать.
– Подождем.
Официант предложил поднос с напитками. Великий князь взял себе «Apollinaris». Ego хотел вина, но из почтения тоже схватил «Apollinaris». Пил, не понимая, за что эту воду так превозносят.
Посреди поля, в приличном расстоянии, стояло огромное металлическое насекомое. Вокруг него расхаживал механик, делая вид, что что-то проверяет. Летчик Анатоль в продуманно непринужденной позе курил на траве.
Вдали, у края поля, стояло несколько сартов, из местных крестьян. Их пытались прогнать, они убегали и возвращались в удвоенном числе. Князь махнул рукой: пусть смотрят. Он любил производить эффект на туземцев.
Конечно, разумнее было устроить полет после Пасхи. Но князь как всегда торопился. Да и не стоило афишироваться: неизвестно, как в Мраморном поглядят на его новое hobby. Дорогой племянник, Alexandre, точно будет не рад: воздушный флот считает своей личной гордостью, «князь воздушный»…
Повернулся к Ego. Тот выливал остатки «Apollinaris» на траву, чтобы перейти к вину.
– Как вы думаете, Кошкин, а почему Сатана в Библии назван «князь воздушный»?
Ego сунул стакан в карман пиджака.
– Правда? В Библии? Надо освежить в памяти… Я думал, он больше связан с огнем. Пекло и все эти прелести… Лучше спросить отца Кирилла.
– Вы передавали ему приглашение?
– Приглашение? Отцу Кириллу? Разумеется. Болен. Извинялся. Просил передать, не сможет… Превосходное вино. Я, честно сказать, становлюсь патриотом местных вин. Первушин превосходит сам себя.
Огладил пиджак и упорхал к столу, пообщаться и закусить.
Князь вернулся к своим мыслям.
Скрывать полет тоже не следовало: все равно разнесут, начнутся комментарии. Поэтому все было устроено скромно, но с достоинством. От генерал-губернатора был его заместитель, Скарабеев, в кителе и с пирожком на вилке. От прессы взят Ego с условием расписать во все газеты по-деловому, без слюней. Закуски по случаю поста умеренные, вместо оркестра – трио духовых, чтобы не совсем уж без музыки. Ну и, разумеется, сливки общества – подкисшие малость, а где другие в Ташкенте взять? Жаль, отца Кирилла нет, поговорили бы о живописи. Попросил бы его окропить аэроплан, в Петербурге так делают.
Ego терся возле стола: прицеливался к тартинкам.
Подошла, играя длинной гвоздикой, мадам Левергер:
– И о чем вы там секретничали с князем?
– Мм… – дожевывал Ego. – О чем? Не поверите. Князь спрашивал меня о Библии.
– Как любопытно… И что же вы ему ответили?
– Подискутировали, знаете. Хотя это больше по части отца Кирилла.
При упоминании отца Кирилла Матильда Петровна перестала вертеть гвоздикой и прижала ее к груди:
– Да, у него были такие глубокие проповеди… Мы с Платоном Карловичем навещали его после того случая. Очень бледен, очень. Я хотела узнать его мнение относительно… – вздохнула, – …близкого конца света.
– Конца света? Скоро? Столько новостей; кажется, опять пропустил что-то любопытное. А на какое число, уже решено?
– Вы – атеист. О таких вещах с вами говорить нельзя. – Легонько шлепнула гвоздикой по оттопыренной щеке Ego, за которой размокала непрожеванная тартинка.
– Совершенно не атеист. В доказательство чего подставляю вам другую щеку.
Матильда Петровна удостоила его улыбкой.