Поклонники Сильвии

– Сильвия Хепберн, она же Сильвия Робсон, знает мое мнение, – гневно заявила Элис. – Она была легкомысленна и тщеславна, когда Филипп женился на ней, но теперь, надеюсь, она полна смирения, как я о том молюсь; и в какой-то мере для нее это, возможно, путь к спасению. Однако Господь распорядился иначе, и она вынуждена нести свое бремя в посте и вретище и пепле[129]. Потому про нее я больше ни слова не скажу. Что же касается того, кого здесь нет и о ком ты высказалась столь легкомысленно и пренебрежительно, хочу тебе сообщить, что он совсем не такой, как те, с кем ты общаешься. И если, увлеченный смазливым личиком, он пренебрег той, что больше ему подходит, что души в нем не чаяла, так он теперь за это страдает, скитаясь по свету – вдали от дома, от жены и ребенка.

Молли собралась было ответить, но Сильвия, ко всеобщему удивлению, не дала ей и рта раскрыть. Бледная, взволнованная, с пылающим взором, одной рукой придерживая дочку, вторую она вытянула, заявив:

– Не говорите о том, чего не знаете. Никто не смеет судить меня и Филиппа. Он поступил со мной жестоко и коварно. Но я тоже высказала ему все, что о нем думаю, и жаловаться другим не намерена. Судить должны только те, кто знает, что было и как. Негоже, негоже, – повторила она, едва не плача, – вести при мне такие разговоры.

Обе ее собеседницы – ибо Эстер, сознававшая, что Сильвия удерживала ее в гостиной, дабы положить конец неприятному разговору наедине с гостьей, отправилась по своим делам тотчас же, как в комнату вошла ее мать, – в изумлении смотрели на Сильвию, поскольку та открылась им совершенно с новой стороны, обнаружив черты характера, о которых они прежде не подозревали.

Элис Роуз, хоть и была потрясена, с одобрением восприняла слова Сильвии, потому как они доказывали, что молодая женщина куда серьезнее размышляла и переживала по поводу своих неурядиц в семье, чем предполагала старушка; молчание Сильвии относительно исчезновения мужа навело Элис на мысль, что она в силу юного возраста не способна прочувствовать всей трагичности данного события.

Молли Брантон отозвалась на речь Сильвии следующими словами:

– Ой-ой-ой, скажите, пожалуйста! Ну, теперь с тобой все ясно, подружка. Если ты и Филиппа потчевала такими взглядами и речами, как нас сейчас, немудрено, что он сбежал. А ведь в девичестве за тобой такого не водилось, Сильвия. Повзрослев, ты превратилась в настоящую мегеру!

У Сильвии и впрямь вид был непримиримый: щеки раскраснелись, в глазах огонь еще не погас. Но после насмешливых слов Молли к ней вернулась ее обычная кротость – и в лице, и в движениях, – и она лишь тихо промолвила:

– Не зная, что лежит у меня на душе, никто не вправе судить, мегера я или нет. И я не могу считать своими друзьями тех, кто смеет мне в лицо говорить гадости о моем муже или обо мне самой. Какой он, я знаю, и он, полагаю, знает, какая я. Ладно, пойду распоряжусь насчет чаю. Молли, тебе подкрепиться не помешает!

Ее последняя фраза была призвана положить конец раздору, но Молли никак не могла решить, стоит ли ей принимать оливковую ветвь. Однако, туповатая по натуре, она мало что принимала близко к сердцу, а ее ум, косный сам по себе, требовал внешних раздражителей, ну и, поскольку отсутствием аппетита она не страдала, на чай она все же осталась, хоть это и подразумевало неизбежность близкого общения с Элис. Последняя, правда, пресекала всякие попытки снова втянуть ее в разговор и на все разглагольствования миссис Бартон отвечала односложными «да» или «нет», а то и вовсе игнорировала ее болтовню.

К тому времени, когда все собрались за столом, Сильвия уже успокоилась. Выглядела она бледнее обычного, была исключительно внимательна к Элис, но держалась с ней отчужденно. Она предпочла бы молчать, но, поскольку Молли считалась ее гостьей, этого удовольствия она была лишена, и все ее усилия были направлены на то, чтобы сглаживать неловкости, возникавшие во время застольной беседы. Однако все четверо, в том числе и малышка Белла, очень обрадовались, когда к магазину подъехала коляска, которая должна была отвезти миссис Бран-тон домой к ее сестре.

После отъезда Молли Элис Роуз разразилась гневной тирадой в адрес незваной гостьи, в завершении которой сказала:

– И если своими словами я обидела тебя, Сильвия, то только потому, что меня очень огорчил твой с ней разговор о Филиппе и ее дурной и легкомысленный совет – подождать завершения семилетнего срока и снова выйти замуж.

Эти слова, сколь бы жесткими они ни казались, если в них вдуматься, из уст миссис Роуз Сильвия восприняла почти как извинение, ибо она никогда не слышала, чтобы та оправдывалась. Помолчав немного, Сильвия произнесла:

– Я все хотела сказать вам, и Эстер особенно, – ведь вы так добры к моей Белле, – что мы с Филиппом никогда не сможем быть вместе, даже если он прямо сегодня вернется домой…

Ее речь прервал тихий вскрик ужаснувшейся Эстер.

– Нечего охать, Эстер, – урезонила дочь Элис. – Это не твоего ума дело. Сильвия Хепберн, ты говоришь, как дитя несмышленое.