Поклонники Сильвии

Смотритель отвернулся, и Филипп, терзаемый беспокойством и унынием – он и остаться не мог, и покидать приют не хотел, – пошел делать кое-какие приготовления, чтобы снова держать путь на север. Нужно было сообщить в местный пенсионный приказ о том, что он меняет место жительства, а также попрощаться с товарищами, что он и сделал с более глубоким сожалением, чем обычно. Ибо Филипп под именем Стивена Фримэна завоевал привязанность пожилых ветеранов, ценивших его за бескорыстие, готовность почитать им и всегда прийти на помощь, но особенно, пожалуй, за его привычное молчание, потому как в его лице они находили удобного слушателя, бессловесно внимающего их болтовне. Перед уходом Филипп получил еще одну возможность побеседовать со смотрителем, и теперь их разговор носил более дружелюбный характер, нежели в прошлый раз, когда он ошеломил его известием о своем намерении покинуть приют. В общем, оставив о себе добрую память, Филипп вышел за ворота госпиталя Гроба Господня, где за те четыре месяца, что он там провел, частично исцелилось его израненное сердце.

Филипп и физически окреп, что было необходимо для ежедневных долгих пеших переходов, которые ему предстояло совершать. С жалованья, что платили ему за работу в приюте, и с пенсии он отложил немного денег и мог бы иногда себе позволить проехаться на крыше дилижанса, если б не шарахался от чужих взглядов, что притягивало его обезображенное лицо. Однако его добрые грустные глаза и белые безукоризненные зубы неизменно развенчивали первое впечатление, как только люди немного привыкали к его внешности.

Госпиталь Гроба Господня Филипп покинул в феврале, а в первых числах апреля он уже стал узнавать знакомые места между Йорком и Монксхейвеном. И теперь он оробел, усомнившись в разумности своего решения, как и предсказывал смотритель. Последнюю ночь своего двухсотмильного пешего пути Филипп провел в маленькой гостинице, где он был завербован на военную службу два года назад. Он неумышленно выбрал для ночлега этот постоялый двор. Надвигалась ночь, он хотел срезать путь и заблудился, и был вынужден искать крова там, где его удалось найти. И здесь он лицом к лицу столкнулся со своей жизнью – тогдашней и той, что он вел с тех пор. Его безумные неистовые надежды – отчасти результат опьянения, как он теперь понимал, – растаяли как дым; стезя преуспевающего торговца, на которую он тогда только-только ступил, оборвалась для него навсегда; сила и здоровье молодости обернулись преждевременной немощью; а дом и любовь, что должны бы перед ним широко распахнуть свои двери в награду за его страдания… не исключено, что прошедшие два года Смерть не дремала и отняла у него последнюю хилую надежду на хрупкое счастье увидеть любимую, не показываясь ей на глаза. Всю ту ночь и весь следующий день сердце его омрачал страх, что Сильвия умерла. Странно, что он никогда не задумывался об этом раньше. До того странно, что теперь, когда эта мысль возникла, его парализовал ужас: он почти готов был поклясться, что она наверняка покоится на монксхейвенском кладбище. Она или Белла, его цветущая прелестная дочка, которую ему не случится больше увидеть. Далекий похоронный звон колоколов лишь сильнее распалял его возбужденное воображение, а щебет счастливых птиц и жалобное блеяние новорожденных ягнят казались ему предвестниками беды.

Напрягая память, Филипп отыскивал дорогу в Монксхейвен, шагая по девственным возвышенностям и пустошам, по которым шел в тот роковой день. Он и сам не мог бы объяснить, почему выбрал именно этот путь, словно его вела некая неведомая сила, лишившая его собственной воли.

Вечерело, стояла мягкая, ясная погода. Сердце гулко стучало и вдруг замерло, но потом забилось еще сильнее. И вот он на вершине длинной крутой улочки, которая местами походила на лестницу, спускавшуюся по холму на Главную улицу, – по ней он некогда сбежал от своей прежней и тогдашней жизни. Филипп стоял и смотрел на стелившиеся внизу разнообразные крыши домов, на лес дымоходов, выискивая взглядом дом, который прежде был его жилищем. Кто теперь его занимает?

Желтые отсветы лучей заходящего солнца сужались, вечерние тени ширились. Филипп – усталый жалкий путник – мелкими шажками сползал по крутой улочке. Из каждой бреши между тесно стоявшими домами неслись задорная музыка в исполнении оркестра и ликование взволнованных голосов. Но он продолжал медленно спускаться, не проявляя особого любопытства к происходящему неподалеку от него, поскольку этот шум в его восприятии не ассоциировался с той мыслью о Сильвии, что свербела в его мозгу.

Дойдя до того места, где узкая дорога, по которой он шел, соединялась с Главной улицей, Филипп вдруг сразу очутился в эпицентре веселья. Он поспешил отодвинуться в темный уголок, откуда он мог обозревать всю улицу.