Покой

— Лучше не надо. — На крыльце появилась тетя Оливия в старом розовом платье — накануне вечером за ужином из чая с сыром она объяснила мне, что всегда надевала его в такие походы, «так как оно недостаточно хорошее для других случаев, но все равно выглядит симпатично» — и в очень модных дамских охотничьих сапожках с высокой шнуровкой. Я заметил, что платье отнюдь не такое поношенное, как те, которые она надевала, вытирая пыль или не ожидая увидеть в доме никаких гостей, кроме меня. — Готов идти, Роберт? Я знаю, что Ден был готов еще несколько часов назад.

Внезапно (я к такому все еще не привык) она пронзительно свистнула, и Мин-Сно и Сунь-Сунь подскочили, пыхтя от удовольствия; широкие цилиньские23 пасти, растянувшись в улыбке, как будто раскололи надвое их деформированные головы.

— Собираешься взять обоих?

— А почему бы и нет? Я позабочусь о Мин-Сно, а Ден — о Сунь-Суне. Ты, Роберт, понесешь корзину для пикника.

Мы проехали на трамвае через мост и достигли — так далеко я никогда не ездил — южного конца линии, где на склонах холмов виднелось несколько конюшен и коровников. Профессор Пикок спросил тетю Оливию, не хочет ли она отправиться в Игл-Рок.

— Сегодня ты командуешь, Роберт. Такой прекрасный день — Ден, Мин-Сно, Сунь-Сунь и я будем сопровождать тебя, куда пожелаешь, при условии, что наши бедные слабые ноги не запросят пощады раньше времени.

Профессор рассмеялся.

— Скорее у меня отвалятся ноги, чем устанешь ты, Ви, и тебе об этом известно. Так или иначе, я давно хотел кое-куда заглянуть.

И вот мы шли странными, извилистыми тропинками, собаки резвились вокруг, а тетя Оливия указывала на дикие цветы и с совершенно невозмутимым лицом придумывала для них фантастические названия, так что собачий зуб и венерин башмачок ненадолго (словно по ошибке попали на колдовской бал) смешались со слезами императрицы, шляпкой герцогини и лавандовым светочем Жорж Санд.

— Это флокс, — сказал профессор Пикок.

— Роберт, ты безнадежно приземленный человек. Разумеется, флокс. Но еще «светоч Жорж Санд» — я только что переименовала этот цветок, и ты-то знаешь, что у некоторых растений по три-четыре народных названия, которые по сути все ненаучны. Взять хотя бы бедный пиретрум — его то нивяником называют, то поповником, а иногда и просто ромашкой.

— Ви, ты…

— Наш милый мальчик вырастет, и однажды кто-нибудь спросит его, что это за цветок? Он скажет; в конце концов термин войдет в обиход, и рано или поздно какой-нибудь идиот напишет что-то вроде: «Название „светоч Жорж Санд“, под которым этот цветок часто известен в народе, не могло возникнуть задолго до 1804 года, когда мисс Санд (урожденная Дюпен) появилась на свет».

— Теперь ты умничаешь, в чем всегда упрекаешь меня. Ви, я собирался сказать, что большая часть твоего шинуазри24 тоже придуманная — и не спорь. Но когда ты говоришь про Жорж Санд, я как будто слышу старину Блейна.

— Стюарта? О, нет. Он же сторонник генерала Уоллеса и книг в таком духе. Ты не утомился нести корзину, Роберт? Мы с Деном могли бы тебе помочь.

— Нет, все в порядке. Но дальше тропинка будет крутой. Вверх по этому холму, а затем вниз по другой стороне, что еще труднее, потом вокруг следующего холма и вверх. Справишься?

— Конечно. В любом случае, мы уже почти на вершине.

— А как насчет тебя, Олден?

— Я думал, мы просто вышли посмотреть на цветы.

Тетя Оливия сказала:

— Роберт приглашает меня сюда, только если хочет показать что-то особенное. Он приходит в эти холмы один, бродит по округе и развлекается тем, что находит какую-нибудь диковинку, а потом прилагает усилия, чтобы заставить меня ею полюбоваться. В последний раз так вышло с черепом динозавра.

— Ленивца, — уточнил профессор Пикок. — Мэнвилл из университета уже опознал его. Это был гигантский ленивец.

— Во всяком случае, я думала, что это будет нечто жуткое, но увидела всего лишь большой кусок кости и зуб… ты жулик, Роберт.

— Всего лишь энтузиаст, — парировал профессор.

Я спросил его, что здесь делал ленивец.

— Ел листья, — был краткий ответ. — Это было их главное занятие.

Подъем шел достаточно круто, профессор Пикок немного запыхался, как и мы с тетей, а вот Сунь-Сунь и Мин-Сно пыхтели постоянно — была ли тропа прямой или резко уходила вверх, — но, казалось, воздуха им всегда хватало.

Я заявил, что ленивец мог добыть листья где угодно, и тетя Оливия велела мне помалкивать, а ведь мое возражение было справедливым, никакому животному не пришло бы в голову тащиться в эту отдаленную и труднодоступную местность только за листьями. Не зная, как выглядел этот самый «ленивец», тем более гигантский, пусть название и звучало одновременно неуклюже и волнующе, я вообразил огромную корову, а потом Бэйба, синего быка Поля Баньяна25, о котором где-то читал, да и самого великана с топором в руке — великана, который почти сразу же стал моим громадным подобием, шагающим по холмам с вершины на вершину, — и я подумал о том, как весело было бы валить лес прямиком в ущелья и узкие долины, освобождая место для новых зарослей.