Покой

Подумав об этом, он внезапно остановился. «Почему я насмехаюсь над этими людьми? Можно подумать, что мои муки легче, чем их жизнь, полная массы возможностей сбежать!» Но существовала ли на самом деле эта возможность побега, о котором он думал? Неужели все эти люди тоже жили среди обилия возможностей, о которых говорили им рукописи и книги? А если так — разве он сам не сбегает куда-то? Разве уже то, что он сидит в этой лавке в это время дня, не является само по себе побегом? Его желание украсть этот час посреди страданий, тяжесть которых все только усиливалась, и то обстоятельство, что он все же откровенно украл этот час у Ихсана и окружающих, было очевидно. Между тем молодой человек с самого лета не жил нормальной жизнью. Особенно в последние дни, когда сон бывал изрядно нарушен. В те несколько часов, которые удавалось поспать, Мюмтазу снились странные сны, больше напоминавшие кошмары, и он просыпался еще более усталый, чем когда засыпал. Самым сложным было следить за мыслями. Стоило какой-то мысли хоть немного развиться, как она принимала вид кошмарного сна. Даже когда он сегодня шел сюда, он заметил, что машинально, помимо своей воли, неосознанно жестикулировал. Те, кто случайно встречал Мюмтаза в такие моменты, вспоминали, что он старался прогнать от себя какие-то противоречивые мысли с помощью неосторожных жестов и даже с помощью коротких обрывочных фраз, которые он бормотал себе под нос.

Мюмтаз еще раз заглянул в подшивки. Еще раз вспомнил о майском утре годовалой давности. А потом в нем ожили воспоминания о лете, будто бы на том лете свет клином сошелся. Вслед за тем в голову пришли воспоминания о днях, которые, как он думал, теперь всегда будут отравлять ему жизнь, скука Нуран, его собственные страхи и тревоги, смешные и докучливые попытки настоять на своем — все эти мысли напомнили о связанных с ними мгновениях и тогдашнем настроении. Он понял, что больше не сможет бездействовать. Но не мог двинуться с места. Только растерянно смотрел по сторонам, словно бы спрашивая: «Бывают ли страдания глубже?»

Вопрос букиниста заставил его оторвать взгляд от рукописей:

— Что, плохи дела?

Так как у Мюмтаза не было сил на длинную беседу, он постарался ответить кратко:

— Дома кое-кто заболел. Я уже неделю и газету толком почитать не могу.

Он сам знал, что говорит неправду. Он вовсе не переставал читать газет. Он лишь потерял силу думать о событиях. И сейчас зубрил их наизусть, как зубрят урок, неосознанно, не пытаясь задумываться даже о тех плодах, которые они могут нести. Думать обо всем том, что так внезапно свалилось на голову, было бесполезно. А уж говорить…

И вот уже годы позади, а все разговоры разговаривали. Каждый человек, в каждом удобном месте, при каждом удобном случае говорил о происходящем. Все возможные мысли были давно высказаны, каждая возможность проверена. А теперь народ стоял перед лицом самой страшной реальности.

— Вы видели, что творится перед банками? Уже сколько дней там не протолкнуться…

И, будто это внезапно пришло в голову, он добавил:

— А кто заболел?

— Ихсан…

Торговец покачал головой:

— Он уже давно не заходил. Не случайно. Пусть поправляется, пусть выздоравливает. — Ясно было, что он расстроен; однако, что за болезнь, он не спросил.

Мюмтаз подумал: «Наверное, решил, что семейная тайна…» А лавочник продолжал, так, словно хотел дать понять ему, что беззаботных людей не бывает:

— А нашим обоим ребятам пришла повестка из комендатуры. — Он вздохнул. — Ей-богу, не знаю что делать. А в деревне свояк упал с лошади, ребра переломал… Дома жена совсем плоха… Голову вот ломаю…

Мюмтаз уже по опыту знал, что если человек хочет утешить, то принимается рассказывать о своих проблемах и рассказ закончится не скоро.

— Не расстраивайся, все наладится, все будет хорошо, — сказал он и вышел.

То была одна из тех фраз, которую он не сам выдумал, а научился у старших. Может быть, из-за этого он много лет со странным упрямством стеснялся их применять. Но сейчас, когда он услышал о несчастьях этого человека, слова сами слетели у него с языка. «Вот жизненная философия целой цивилизации, — подумал он. — Событие любого рода является причиной события иного рода. Значит, наше наследие — не только простые страдания, печали, но и утешения, и попытки сопротивляться…»