Покойный просил цветов не приносить

— Может, мы придумаем что-нибудь, что тебя отвлечет, — сказал он. — Тебе вовсе не обязательно читать нам лекцию об Аврааме Линкольне. Про него легко выучить по книжке. Все, кто были уби…

Уле побагровел.

— Кха-кха, — закашлялись ребята и опять уставились в окно. Положение спасла малышка Осе с круглыми щечками.

— Давайте проведем дискуссию, — предложила она. — Темой будет тезис Уле «Дарвин более велик, чем Линкольн, Гладстон и Теннисон». По-моему, нельзя сравнивать двух государственных деятелей, поэта и ученого и говорить про одного из них, что он самый великий. Сначала надо выявить какое-то их общее свойство, только тогда и можно спорить, кто из них самый великий. Иначе я не понимаю, что Уле имеет в виду.

Она прекрасно изложила свою мысль.

— Олл райт, — сказал я. — Разберемся с Дарвином. Начинай ты, Уле.

Уле выскользнул из-за парты и выпрямился. Сегодня на нем был полосатый хлопчатобумажный свитер; джинсы с двумя узкими трубками штанин держались на самой нижней линии его узких бедер.

— Линкольн, Теннисон и Гладстон были люди способные, — сказал он. — А Дарвин. — Он помолчал, подыскивая слова. — Дарвин был явлением редким. Редким потому, что у него была своя идея.

Благослови тебя Бог, Уле. Ты сумел меня отвлечь. Не надолго, всего лишь на какой-нибудь скудный час школьного урока. И все же это помогло.

Кристиан в белом халате сидел за письменным столом у себя в кабинете.

Белый халат всегда внушает мне особое почтение. В почтении к белому халату Кристиана смешивались детский страх перед врачами и детский же страх перед старшим братом, который может тебе наподдать. Я смотрел на Кристиана, на две тесемки вокруг запястий, на стетоскоп, торчащий из его левого кармана, вообще на все, что стояло за словом «врач».

— Почему ты носишь стетоскоп в левом кармане? — спросил я.

— Удобней доставать его правой рукой.

— Странно. Револьвер, например, всегда носят на правом боку. Только вчера я был в «Сентруме» и смотрел вестерн. И в фильме револьвер у всех был справа.

— Вот уж не думал, что тебя потянет смотреть вестерн. Не в обиду тебе будь сказано, не хватит ли тебе того, что произошло в жизни?

— Вот именно что хватит, — сказал я. — Потому-то я и хотел отвлечься. Но сам понимаешь, надолго это помочь не могло.

— Не могло, — подтвердил Кристиан. С минуту он молча глядел на меня. — Что тебя так напугало, Мартин?

— Разве ты не понимаешь, — сказал я, — Эрик же умер так.

— Расскажи подробней.

Я рассказал как сумел.

— Ты, пожалуй, скажешь, что я спятил, — сказал я. — Но хочешь верь, хочешь нет, а вчера вечером, придя домой, я со всех сторон осмотрел проклятый орден. Не знаю, чего я искал — что острие булавки обмакнули в кураре или еще что-нибудь в этом роде.

— А почему ты думаешь, что Эрик не мог умереть естественной смертью?

— Не знаю. Наверно, у меня где-то под ложечкой притаился добрый старомодный страх. И теперь он вдруг ожил.

— Повторю еще раз, — сказал Кристиан, помолчав. — Нет никаких оснований считать, что Эрик умер насильственной смертью. Хотя всю жизнь был здоровяком. И, если отбросить твои теории о кураре и страх под ложечкой, нам придется удовлетвориться этим утверждением.

Тут мне пришло в голову, что и Кристиан может ошибаться.

Он словно бы и сам был не вполне удовлетворен собственным выводом, словно бы пытался что-то нащупать.

— Здоровяком — это как посмотреть, — заметил Я. — У него все-таки был сахарный диабет.

Кристиан уставился на меня.

— Что ты сказал?

— Сахарный диабет, — повторил я. — Разве ты не знал?

Кристиан не ответил. Он все так же пристально смотрел на меня.

— Разве ты не знал? — повторил я.

— Нет. Даже не подозревал. Я же не был его лечащим врачом. — Кристиан выпрямился на стуле, потом слегка подался ко мне.

— Мартин, — сказал он, — подумай хорошенько…

— Теперь и ты тоже.

— Подумай хорошенько и опиши подробно все, что произошло с той минуты, когда вы с Эриком выехали из дома. Как Эрик выглядел? Как дышал. Какой у него был цвет лица. Не дрожали ли у него руки?.

— Сразу десяток вопросов, — сказал я. — А я и так нервничаю. По-моему, я уже все тебе рассказал. Ради бога, не пугай меня, скажи, что тебе пришло в голову?

Кристиан обернулся назад, взял карандаш и уставился на него, словно в нем заключалось решение всех проблем.

— Мне самому страшно, — сказал он.

Он и впрямь испугал меня. Потому ли, что он был врач, потому ли, что старший брат, — не знаю. Но услышать, что и ему страшно, было уже слишком.

— Мне страшно с тех самых пор, как убили Свена, — сказал Кристиан. — Особенно потому, что, по словам Карла Юргена, это сделал кто-то из тех, кого мы хорошо знаем. А вчера. когда сюда принесли Эрика. И теперь еще ты. Значит, у него был сахарный диабет?

— Я уже повторил это дважды, — сказал я. — Могу повторить в третий раз. Да, у него был сахарный диабет.

Кристиан посмотрел в окно.

— Тогда вполне возможно, что Эрика тоже убили, — сказал он.

Голос его звучал сухо и как-то особенно бесстрастно. Но мне показалось, что он громоподобным эхом отразился от стен тихого кабинета заведующего третьим терапевтическим отделением уллеволской больницы.