Поколение

— Знаете, решили всем миром — пусть техника подождет. Запасные части для ее ремонта нам все равно вовремя не доставляют, ну и пусть она постоит. А мы все навалимся на поселок. И знаете, как работали? Старики говорят, так в войну было, когда вводили в строй эвакуированные заводы. Цеха еще нет, а станки уже выдают продукцию.

Пахомов вспомнил сейчас этот разговор и думал, как сделать, чтобы те, кто будет читать роман, поняли его мысли и ощущения, с которыми он тогда приехал в поселок Дальний.

Перед приездом в поселок Пахомов говорил с руководством треста и представителем министерства, который курировал эту стройку.

— Если все начнут своевольничать и не выполнять распоряжения вышестоящих инстанций, то производство погибнет, — твердо сказал представитель министерства. — Какими бы благими порывами ни руководствовался Сакулин, он не должен вносить анархию в производство.

— Формулировка верная, — соглашался Пахомов. — Но давайте разбираться конкретно, что управление Сакулина потеряло за эти три месяца и что оно приобрело.

— Управление не выполнило план ремонта техники и поставило под угрозу срыва ввод газопровода на участке поселок Дальний — река Ишим. Двести километров трассы не готово, и изоляционно-укладочной колонне треста не обеспечен фронт работ. Вот во что обошлось своеволие дорожников.

— Но ведь существует базовый поселок Дальний, и теперь можно идти вперед, не оглядываясь.

— Сакулина наказали не за поселок, — с досадой сказал представитель министерства. — Окончится стройка, и он еще орден получит. Но сроки сдачи газопровода срывать никому не позволено.

Теперь, сидя над рукописью, Пахомов вспоминал свои мысли и ощущения в ту осень и зиму и сетовал на себя. Конечно, он плохой писатель, если ему нужны конкретные реалии и он, как слепой за поводыря, держится за те эпизоды, разговоры, которые видел и слышал на строительстве газопровода. Большому писателю ничего этого не нужно. Реальность может даже помешать и сбить с толку. «Если бы вы знали, из какого сора пишутся стихи», — говорила Ахматова.

Ахматовой можно — другим нельзя. Но ему, Пахомову, как подпорки, необходимы эти реалии. Надо, чтобы читатель вместе с ним походил по поселку, подышал обжигающим морозным воздухом, увидел людей, прокладывающих газопровод, и понял ценность каждого человека. Есть гигантские газопроводы через страны и континенты, есть величайшие стройки века и есть жизнь одного человека. И нельзя быть безответственным к ней. Каждый может распоряжаться только своею жизнью. Чужая ему заказана. В уста героя одной своей пьесы Пахомов вложил слова о том, что есть два типа командиров жизни — одни приказывают: «Вперед!», другие зовут: «За мной!». И это не просто фразы, это линия поведения людей, их философия и практика жизни.

Сидя в театре, Степан всякий раз замирал вместе с залом, когда произносилась эта реплика. Он никогда не думал, что фраза с далекой войны будет так волновать.

«На фронте мы делили своих командиров на тех, кто кричал: «Вперед!», и тех, кто звал: «За мной!». Там все было проще», — почти шепотом говорил старый инженер Карпов, и зал вместе с актером держал долгую паузу, а потом благодарно отзывался аплодисментами.

Дальше шли слова о том, что двести миллионов людей в нашей стране родились после войны, а она еще не ушла из всех домов. Были там и такие слова, которые нравились Пахомову: «Человека формируют не прожитые годы, а страдания», но они проскакивали мимо внимания зрителя, оно продолжало держаться на тех «Вперед!» и «За мной!», прозвучавших негромко, как лопнувшая струна.

Пахомов, недоумевая, подумал, с чего бы это занесло его к собственной пьесе, которую он, как и все, написанное им, недолюбливал. У него опять застопорилась работа. И все-таки Сакулин от него ускользает. От него остаются только фразы. «Мы так много говорим, что на поступки у нас уже не остается времени».

Нет, это даже не перо от жар-птицы. Степан решительно вычеркнул и эту фразу. Он работает на слишком малой площадке…

Пахомову вдруг захотелось заглянуть в юные годы Сакулина. Каким он был мальчиком? Когда и где начал работать? Об этом тоже надо знать… Ведь именно в те годы складывался его характер. Степан с удивлением обнаружил, что большинство его героев в романе не имеют биографии, без нее образы выглядят плоскими, у них нет объема. Ему все меньше и меньше нравилась глава о строительстве механизаторами-дорожниками поселка Дальнего. Нет, ее не спасет описание синих ночей Заполярья, северного сияния, обжигающего, прокаленного морозом девственно чистого воздуха лесотундры, которого уже не осталось на земле. Все это жалкие потуги удержать внимание читателя. Время тургеневских красот осталось в золотом девятнадцатом веке русской литературы, а в железном двадцатом ценят только мысль, голый рационализм. Войны века низвели жизнь отдельной личности до нуля. Неутихающие геноциды в Азии, на Ближнем Востоке и в других регионах планеты, чудовищные арсеналы атомного и другого оружия, которым многократно можно уничтожить все живое на земле, не прибавили цены человеческой жизни…