Поколение

Но какую бы низкую цену ни платили за жизнь человека на аукционе войны, лично моя и твоя жизнь всегда остается единственной и бесценной. Ради нее все на земле… Исчезнет человек — и осиротеет планета.

Пахомов думал об ускользающем от него Сакулине, и вот куда завели его эти думы.

Шел час за часом, а Пахомов все никак не мог сдвинуться с этой главы. Он переходил из комнаты на кухню, из кухни опять в комнату, сидел за столом, ложился на диван, присаживался к журнальному столику, выходил на балкон и отрешенно смотрел в глубокий колодец двора, опять возвращался в комнату, а письмо не двигалось. На бумагу ложились какие-то неуклюжие строки, тягучие, пресные слова, и он тут же вычеркивал их, продолжая мучиться все над той же исчерканной страницей, и ему казалось, что он никогда не выберется из этой западни.

Пахомов уже забыл, как свободно ему работалось в эту неделю, как покойно, легко рождались мысли, и рука еле поспевала записывать слова. Сейчас он готов был утверждать, что не было этого никогда, а всю его долгую и мученическую писательскую жизнь были только эти изнуряющие тупики, вечная неудовлетворенность написанным, бесплодная погоня за жар-птицей, от которой ему не удавалось добыть и одного пера.

Наверное, нельзя чтобы любимое тобою дело становилось профессией. Нельзя им заниматься всю жизнь. На одном сладком или горьком не проживешь. Они только приправа к хлебу насущному. Но после хлеба самое важное для человека — знания. Знания ставят людей над всем в природе. А он, Пахомов, в этом мире служит им: учится сам и учит других. Учится у жизни и учит жизни… Это его основное дело, а значит, и профессия.

Мысль об отношении литературы к жизни всегда занимала Пахомова. Он прочел много умных книг и все же понимал, что последнее слово в определении смысла жизни остается за ним самим. Сколько бы ни говорили мудрых слов по этому поводу великие до тебя, но ты обязательно должен сам осмыслить жизнь. И необходимо осмыслить не один раз, потому что думающий, пытливый человек даже за короткий срок проживает несколько жизней.

Так и в понимании назначения литературы. По-разному воспринимает ее человек в разные годы своей жизни. Все зависит от приобретенного опыта и знаний. С тех пор как Пахомов начал писать, он не перестает задавать себе вопрос: зачем он это делает? Ведь есть на свете много других занятий, и все его ответы на этот вопрос сводились к одному: «Пишу, чтобы рассказать людям о том, чего они не знают. Я и читаю потому, что хочу узнать неведомое мне».

Но с тех пор как начал работать над романом, Пахомов уже по-иному отвечал на этот вопрос. Начинал он писать все с тем же желанием рассказать о том, чего не знают или не замечают люди, но потом в нем появилась необратимая потребность напомнить им: не обольщайтесь своими заслугами и не возноситесь. Есть люди, которые в сотни раз дают больше нас с вами и ничего не просят для себя. Для них это так же естественно, как дышать. И напрасно некоторые думают, что они не от мира сего и не ведают, что делают. Нет, они знают. Знают, что «кто-то должен», что они та самая соль и те дрожжи, без которых не будет нормальной жизни, а будет преснятина или полынная горечь. Таких людей земля рождает редко, и они, ее избранники, отрешенно и самозабвенно выполняют свое предназначение.

Интерес к таким людям у Пахомова начался со встречи с Александром Ивановичем. К тому времени мало уже кто говорил о нем, об авторе нашумевшего романа о гражданской войне в Сибири. Считали, что слава его прошла, как писатель он уже кончился. Но ему суждено было возродиться. Он написал ту удивительную и любимую Степаном повесть, которая для Пахомова явилась примером нравственного отношения писателя к своему труду. Повесть получила Государственную премию. К старому писателю снова пришло признание. Потом он написал первую часть романа о жизни среднерусского села в период нэпа — и опять успех. Александр Иванович не был обойден ни вниманием читателей, ни официальным признанием и почестями. Казалось, зачем ему осложнять свою безоблачную жизнь? Книги издают, их ждет читатель. Но он взялся за сложнейший роман о коллективизации. И на десятилетие исчез с литературного горизонта.

— Кроме меня, никто этого не напишет, — шептал он Пахомову, и в этом сдавленном шепоте были такая решимость и упорство, что Степан от удивления замер. Пахомов пришел к Александру Ивановичу, чтобы поговорить с ним о его внезапной перемене к своему творчеству. Дело в том, что на одном из своих авторских вечеров старый писатель очень скептически отозвался о своих книгах и обещал «исправить эту ошибку».

— То, что вы написали, вам уже не принадлежит, — говорил Степан. — Исправить ничего нельзя… Да и незачем. А потом, Александр Иванович, есть ли смысл без конца сомневаться в себе, ковыряться в своих болячках?

Но старик посмотрел на него сухими глазами и, покачав головою, вновь прошептал:

— Нет, я должен. Кроме меня, этого никто не напишет…