Закончившие школу в начале девяностых отличники и хорошисты, самые продвинутые в литературе, кинематографе и музыке, мы наивно полагали, что достойны быть лучшими. И вот-вот создадим нечто грандиозное, – осталось немного подождать и еще чуть-чуть выпить. А всякие там торгашество, челночество и наперстки считались в нашей среде занятиями недостойными и презираемыми. Смешно, не правда ли? Но рано или поздно из кухни пришлось выйти, и тут оказалось, что мы в этой жизни совсем даже не главные… да вообще практически никто. И диагноз для мечтателей такого рода уже давно придуман – неудачники. Или, используя более модное понятие, – лузеры. А экзамен на пригодность к жизни у нас будут принимать те самые наперсточники, но только по своей шкале знаний.
Констатировав свою полную невостребованность и несостоятельность на родине, некоторые из нас, в том числе и я, уехали в Америку, на заработки и на поиски жизненной «истины». Однако и там повторился тот же сценарий, потому что мы снова очутились на тех же кухнях и в окружении столь же многочисленных бутылок. Американская действительность оказалась еще менее привлекательной для кухонных философов, чем наша. Проклятые книги, в огромном количестве прочитанные и жарко обсужденные, не давали нам спокойно мыть тарелки в забегаловках и месить бетон на стройках, то есть зарабатывать вожделенные доллары. Все эти Достоевские, Чернышевские, Камю и Кортасары толкали под руку и лезли с дурацкими вопросами вроде: «Что делать?» и «Кто виноват?». И, в конце концов, на сцене не мог не появиться господин Раскольников с его извечной «тварью дрожащей». «Право имеем!» – решили мы и, отказавшись от честного образа жизни, стали осваивать все прелести нечестного; за что, собственно, я и был выдворен из замечательной заокеанской страны.
Кто теперь сможет определить, как выглядит это настоящее и единственное «честно»? Существует ли оно вообще? Пристройте куда-нибудь инвалида пустопорожних споров!
Что касается перспектив работы на родине, то мне они рисовались весьма туманными. Если таковая и найдется, оплата труда там будет, мягко говоря, скромной. Небольшой опыт офисной работы, полученный мною еще перед отъездом в Америку, оптимизма не добавлял. Фирма занималась контрабандой сигарет (как впоследствии выяснилось), а для прикрытия имела официальный офис, где предлагала какие-то несуразные и невостребованные виды легальной деятельности. В этом офисе у меня была одна обязанность – придумывать, чем занять себя в течение дня. За все время «работы» у нас так и не появилось ни одного клиента. Несмотря на это, сотрудники фирмы регулярно получали зарплату, правда, символическую, но по тем временам это был далеко не самый худший вариант. Руководство компании меняло «мерседесы» последних годов выпуска как перчатки, издевательски напутствуя нас работать честно, потому что якобы только так можно заслужить себе подобную машину.
Несмотря на высшее образование экономиста, на практике я не умел делать ничего, – в этом была специфика ВУЗов, пачками выпускавших экономистов в девяностые. Такая «учеба» сильно меня не напрягала и не отвлекала от кухонных посиделок, так что идти «учиться» куда-то еще я особого желания не испытывал. Да и куда мне было сунуться с моими неясными мечтами о писательстве? Ведь не существует университета, закончив который ты становишься писателем или гениальным писателем (в зависимости от того, на какие отметки сдашь экзамены). Писателем можно стать единственным способом – написав и издав книгу. Есть, конечно, университеты готовящие каких-нибудь литературоведов, критиков, журналистов и все такое, но подобное образование абсолютно не гарантирует писательской карьеры в будущем. В университетах ведь не преподают ту злость, что необходима для настоящего творчества, ей нельзя научиться ни на лекциях, ни на лабораторных работах.
Короче, в результате столь специфического образования из меня получился дипломированный экономист, ненавидящий экономику, и недипломированный писатель, мечтающий, тем не менее, дипломироваться в литературе. Но как быть с мечтой о писательстве в мире, где необходимо создавать
Вернувшись из аэропорта домой, я незамедлительно засел за написание книги. Однако все мои мысли, накопившиеся в голове к двадцати семи годам жизни, запросто уместились на полутора страницах печатного текста, путанного и бессвязного. Больше я из себя ничего выдавить не смог и понял, что в ближайшие годы зарабатывать на жизнь писательством не получится. Придется искать работу.