Поколение одиночек

От отца, думаю я, и идет в поэзии Олеси Николаевой понимание поэзии, как духовного подвига, как служения людям. «Поэт на Западе – профессор, филолог. Поэзия – род литературной деятельности. Или – самовыражение. Или – психотерапия. А у нас поэт – пророк. Поэзия – служение, духовный подвиг. Оттого наш слух „чуткий парус напрягает“. Ловит с неба искры Божьи, золотые энергии и швыряет в толпу, прожигает одежду, кожу… Воистину – читаешь стихи – дух захватывает. А пишешь – и чувствуешь, как целый столп энергии извергается из тебя».

Традиционно русское, национальное отношение к поэзии тоже вполне могло оттолкнуть от Олеси Николаевой кое-кого из негодующих по поводу присуждения ей национальной премии «Поэт». Не влезает в их формат. И, может быть, в невидимом споре с Ольгой Седаковой она противопоставляет экуменизму этой поэтессы свое яростное неприятие католицизма и папизма.

…Честно сказать – твой излюбленный Папа римский
Надоел мне изрядно…
Его папская туфля
Попирает пол-Украины, над Эстляндией заносит подошву,
Над Московией мыском помавает…

А тут еще и несомненные имперские мотивы, хотя бы в том же «Прощании с империей», или же в полемике с поляками. Олеся Николаева смело продолжает то ли пушкинскую линию гневной отповеди «Клеветникам России», то ли куняевскую линию антипольской публицистики книги «Шляхта и мы».

Варшава гневная! С тобой мы не в ладу.
Не в духе, что ли, ты проснулась на виду
Европы, потерявшей интерес к тебе, и, грудью
Ложась на стол, чтоб ложку мимо рта
Не пронести, швыряешь нам счета.
Мифически взывая к правосудью?..

Варшава шустрая – до моды, щегольства

Охочая, – ты жаждешь сватовства
С Парижем женственным и Лондоном лукавым.
Когда суха земля, зыбка листва.
Ты корни рвешь славянского родства:
Всё шуйцей норовишь за ухом правым…

Даже удивился, прочитав эти явно имперские стихи, более подходящие к газете «Завтра», в почтенном и благопристойном «Новом мире». От души поздравляю за смелость наших коллег. И рад за Олесю, стихи которой именно в последнее время приобрели более четкий миродержавный уклон, давно уже свойственный её христианской публицистике. Поэтесса Олеся Николаева подтягивается к христианскому публицисту Олеси Николаевой и в отрицании нынешней моды на нигилизм по отношению к прошлому России, к страшной и величественной народной войне, которую столь самоотверженно прошел её отец. И уже поэтому Николаева никогда не сможет забыть подвиг отцов. Как бы ни иронизировали по этому поводу иные её либеральные коллеги.

Как отец мой к Большому театру летит – погляди! —
Чая встретиться там с фронтовыми комбатом, начдивом…
Он в особом костюме таком, где пиджак на груди
Орденами проколот – в костюмчике этом счастливом!

То ли с Буга полковник, то ль прапорщик с Березины.

Но ни этих, ни тех… Лейтенант, вашей армии нету!
И братки полегли, и корявое тело страны
Просто сброшено в ров меж востоком и западом где-то…

В погребальные пелены, в черные сучья одето…

И отец на ветру, так что гаснет его сигарета
Всё уходит отец мой, уходит отец мой с войны,
Через вражьи заставы к своим пробиваясь всё лето.

Вот так, даже если быт тебя окружает совсем чужой, если душа мечется в терзаниях и сомнениях, остается тот давний народный дух, который бывает неистребим ни в детях, ни во внуках. И разложение его как бы не касается, и нет отчужденности между поэтом-фронтовиком Александром Николаевым и поэтессой Олесей Николаевой. Нет разрыва в душе, нет оторванности от народа своего. Даже молитва, обращенная к небу, обретает иной соборный характер. И уже с этим знанием, с этим поминанием в душе всех предков своих, приходишь к пониманию человека, к оправданию человека и его апологии, всё выше поднимаясь «по ступеням Отечества – к небу». В результате понимаешь и свое писательское место в жизни России: