Поколение победителей

Несколько дней обходили мы еще не остывшие пепелища ржевских деревень, толковали с теми, кто выжил, пройдя сквозь десятимесячную муку немецкого плена. Люди еще не успели прийти в себя. Еще кровоточат незарубцевавшиеся раны сердца. Только обмолвись словом «немец», как все начинают рассказывать страшное, еще год тому назад казавшееся невероятным.

Наперебой рассказывают, каков он, немецкий новый порядок:

«Они, как баре, в наших избах развалились. Глумятся. Куражатся. Чуть слово скажи — палкой по загорбку, а то и хуже.

На нас как на пусто смотрели. Собаке от них было больше почета, чем русскому человеку.

Порядок у немца известный был: еще не успел порог переступить, уж глазами по углам шарит — где сундуки стоят, где одёжа какая висит. Под метелку все забирали. Хватают и между собой вздорят, кому что. На игрушки ребячьи и на те посягали, ненавистные. Нахапают и давай у нас же в избах тонкие доски с переборок отдирать, ящики сбивать да наше добро в них упрятывать, посылки ладить…

Пленных они наших мучили — страшно вспомнить. На дворе зимой мороз лютый, а они пленных гонят раздетых, разутых. У иного одни портянки на ногах намотаны, а кой и вовсе босиком по черствому снегу идет, бедняжка… Сами пленных не кормили и нам не давали. У нас хоть и у самих есть нечего было, а как увидишь таких-то несчастненьких, последнюю лепешку жмыховую у ребят своих возьмешь и бежишь на улицу. Так на-поди — не смей подавать, не смей подходить. Чуть что, прикладом по голове или по спине конвойный немец засветит. А огрызнешься — и застрелит ни за здорово живешь. Климова вон старуха сунулась было огрызнуться. В нее штук десять из автомата залепил один белобрысый…

Комендант еще в прошлом году собрал нас и через переводчика стал строгие наказы давать. Ежели кто немецкому солдату грубит — смерть. Ежели кто пленных красноармейцев прячет — смерть. Ежели кто разведчикам красным про немцев будет рассказывать — смерть. Ежели кто от своего дому дальше двухсот метров отойдет — смерть. Послушали мы — невеселое дело! Куда шаг ни ступи, везде — смерть. Нигде нам от немца жизни не видно…»

Так они и живут на войне — воруют, мучают, насильничают, а в перерывах пускают тягучие слюни перед своими порнографическими картинками и пишут своим Гретхен, Анхен, Минхен паточно-сентиментальные письма.

Насколько неизмеримо выше, чище, благороднее и человечнее их эта неграмотная русская крестьянка, гремящая у печи остатками жалкой утвари!

Печальная деревенская улица. Закопченные печи над грудами головешек и серой золы. Избы и сараи, насквозь пробитые снарядами. Неуютное осеннее небо. Пушки кричат. Журавли курлычут. Самолеты жужжат, как осенние мухи. Знакомая музыка войны. Но, заглушая эту, отодвинувшуюся на юго-запад музыку смерти и разрушения, доносятся до слуха другие звуки. Неумирающий, неистребимый человеческий труд вступает в свои хозяйские права.

Из просторной избы, у прогона, молоденькая курносая санитарка медсанбата выметает мусор — обрывки немецких газет и журналов, огрызки, заношенные пилотки с черно-бело-красными кокардами, рваные погоны. Она сгребает этот мусор кучкой в широком проулке и зажигает его. Едкий желтый дым стелется низко над увядающей травой. Над центром костра выбивается тонкий веселый язык пламени. Серый пепел кружится над костром. Ветер подхватывает его и несет на юго-запад, к Ржеву.

В огне очищается от немецкой мерзости многострадальная, оживающая после десятимесячного оцепенения тверская земля. Горька она, выжженная, покрытая пеплом, обильно политая слезами и кровью. И оттого ступающие по ней люди остро, до слез на глазах, до спазм в горле ощущают волнующую радость возвращения.

Оттого из глаз колхозницы, роющейся в черных головешках на родном пепелище, просвечивает сквозь слезы, как солнечный луч сквозь мелкую сетку осеннего дождя, радость жизни, начинаемой заново.

Крепок русский корень. Глубоко в земле сидит.»

Народ проверяется временем, взвешивается на весах истории, но родится и окормляется стихиями, из которых сложились измерения его духа.

Русские просторы одарили наш народ бескрайностью и широтой натуры, великие реки — мужеством и терпеливой силой, бескрайнее небо над головой — полетом и размахом ума. В этих стихиях происходит возвращение народа к истокам бытия, который не вместить словам и которые без слов понятны сердцу…

Глава 8. Русская сила

Судьба… Непредсказуемо ведет она человека по прямым и извилистым дорогам жизни, стремясь то опередить будущее, то догнать прошлое…

Испокон веков на нашей земле верили люди, что прежде рождения своего человек говорит с Богом, выбирая пройти ли жизнь по своему усмотрению или взять на себя бремя высшего Промысла. От того, к чему склонится душа и зависело, с чем придет и кем станет человек для своего народа.