Поколение судьбы

Тане

Я долго смотрел на сороку —
она показалась мне красивой,
я взял её за крылья и подбросил в небо,
сорока полетела,
топорща свои черные и белые перья;
собака оглянулась, посмотрела недоуменно —
она голодна,
а я развлекаюсь с сорокой.
Амур уродливый и грязный
пытался справиться с торосистыми льдами;
публика на каменной площадке
смотрела вниз под ноги.
Амур, не видя публики, шел на восток,
шла публика пить кофе.
Официантка, похожая на миллион официанток,
писала на узенькой полоске бумаги,
пальцы напоминали сороконожку.
Грудь хороша и лицо не хуже.
И на восток Амур беззвучно шел,
ни сил, ни времени не оставалось,
подняться и залить кафе от крыши до подвала.
В кафе оскорбляли официантку,
похожую, как и все посетители на человека.
Невельской задрожал,
и эполеты в бронзе задрожали,
рука схватилась за эфес,
не мог стерпеть старик —
у памятника первопроходцам
мужчины грязно думали о бабе.
Еще раз в бронзе задрожал старик,
но время чести не покорно,
и мужики, забыв о чести,
пили кофе и смотрели вдаль.
В багряно-розовом закате
Амур, судьбе покорный, остывал,
и Невельской стыл в бронзе.
И имя Комарова я искал на сопках Комсомольска,
и не найдя там имени,
уснул на нижней полке под зеленым одеялом,
и шапка красная скатилась со страницы.
Мы пили пиво, остывая от забот вчерашних,
и чёрный хлеб лежал, напоминая о былом;
скрестили руки мы на переходе,
и понял я,
кто был тогда по настоящему красив.
Я вновь открыл глаза,
сомкнулись, наконец, в душе разорванные дни.
Я буду жить с женой на собственной кровати.
Я в этот день был бос,
и ты была в салатовой рубашке,
над серыми глазами крепкие ресницы.
И в толще серо-голубых морозов,
роняя краски, по ступенькам мы к Амуру шли,
дорога начиналась от Амура,
одежды голубые почернели,
и публика чужая над Амуром потешалась.
И вместе с ними долго я смотрел,
и жалко стало мне природу,
трагедии своей не одолевшей.

1986.

Начало

Большой Хехцир в окно вползает черным куполом зари,
туманный лес на сопках в мареве теряется и тонет,
и плещется за окнами зима и плавает в крови,
и землю эту вылизали ледяные псы на совесть.

Он огрызается и загнанный спасается под лед,
и Сахалин питается амуровой венозной кровью,
мне пятерню подал пожать плешивый Сихотэ-Алинь,
и тянется моя душа к огня тяжелому надгробью.

1986.

Поэма времени