Поколение влюбленных

— Ничего себе «легкого»! — возмутился Иван. — А этот нехороший человек тебя еще на своей кухне припахал!

— Да ты что? Саша, это правда?! — с искренним возмущением спросила эмансипированная Вероня.

— Я сама вызвалась, — мне удалось изобразить улыбку, — да и бутерброды не великая работа.

Через несколько минут спокойствие восстановилось. Меня усадили за стол, рыбу собрали и после небольшого шумного совещания решили употребить. Под горячее откупорили красное вино и апельсиновый сок. Вечеринка продолжилась.

Но не для меня.

Потому что как раз напротив моего места за столом, между Иваном Мухиным и широколицей, густо напудренной Наташей Коваленко сидела наша радиодива Анечка Суровцева. Миниатюрная, с задорным блеском в глазах и широкой детской улыбкой, в нашей компании она выглядела как чья-то младшая сестренка, случайно затесавшаяся на застолье. А над ее головой, словно густой сигаретный дым, клубилось серое облако.

Не знаю, как оно не бросилось мне в глаза раньше. Может, из-за того, что Анечка маленького роста, и я просто не разглядела ее среди рослых одноклассников.

По поведению Анечки трудно было сказать, что ее точит какое-то горе или болезнь. Проучившись несколько лет вместе, уже знаешь характерные приметы неискренности. Анечка в этот вечер радовалась абсолютно искренне. Ее миндалевидные глаза сияли, и она никак не могла усидеть на месте: постоянно вскакивала со своего места и с бокалом в руке неслась на другой край стола, затем возвращалась, наполняла бокал и снова меняла дислокацию. Ей хотелось говорить разом со всеми. Выглядела она превосходно: ни капли не поправилась, и энергия по-прежнему била из нее ключом. На ней были черные брючки клеш и лиловый топ на узких бретелях.

— А груди у нее так и не появилось, — пьяно хихикнула мне на ухо Мариша.

— Ее это не портит, — отозвалась я.

Меня поражала выдержка Матвея. Зная то, что знаю я, ему все-таки хватило сил до конца играть роль радушного хозяина. И, наблюдая за ним в течение вечера, я могла поспорить, что он получает от этого удовольствие.

Когда тарелки почти опустели, Матвей поставил диск с коллекцией старых рок-н-роллов, схватил в охапку Анечку и потащил танцевать. Часть народа присоединилась к ним. Некоторые остались у стола, где еще стояло недопитое красное и уже початая бутылка «Смирновки».

Мне стало душно и тоскливо, и до слез захотелось исчезнуть. Однако я знала, что Матвей не простит моего исчезновения. Поэтому я ограничилась тем, что выбралась из-за стола, прошла через комнату, уклоняясь от танцующих в полумраке фигур, и выскочила на балкон. Мои надежды на временное одиночество тут же растаяли: маленькую территорию между велосипедом и старым кухонным шкафом уже оккупировал Иван. Он стоял, облокотившись на перила, и курил. Увидев меня, молча протянул пачку. Я покачала головой:

— Спасибо, Вань, но я просто подышать.

— Так я тоже… подышать, в каком-то смысле, — сказал он, засовывая пачку в карман брюк.

— Это некрасиво, — сказала я, подойдя и облокотившись на перила рядом с ним.

— Не понял? — Иван глянул на меня поверх очков. Его глаза были тусклые и какие-то сонные, как и голос.

— Пачка в кармане — это некрасиво, — пояснила я, — выступает слишком сильно.

— A-а, вот ты о чем. — Иван отвернулся и уставился на соседний дом, уже расцвеченный желтыми и оранжевыми огоньками.

— О чем ты думаешь? — спросила я. Просто так спросила. Просто потому, что показался он мне слишком поникшим, даже для пьяного. Какое-то время Иван молчал. А потом выдал:

— Я думаю, что мне в этой жизни уже не светит ничего лучшего, чем есть сейчас.

— А в том, что есть сейчас, больше хорошего или плохого? — спросила я.

— В том, что есть сейчас, всегда больше дерьма, — сказал он, снова повернувшись ко мне, — разве бывает по-другому? Настоящее — это одна большая проблема. Скажи, Саша, что, по-твоему, должен думать про жизнь человек после вечернего выпуска новостей? Ты, журналистка, когда-нибудь размышляла об этом? Нет? Тогда я тебе скажу. Я скажу тебе, о чем думает человек после вечерних новостей. Он размышляет о том, какая смерть придется на его долю и долю его детей. Не правда ли, очень философская тема?

Меня словно парализовало. А Иван вошел в раж:

— Саш, ты только не сердись на меня. Я уже пьян, и ты сама понимаешь, что я не скажу этого тебе завтра, хотя как раз такие вещи надо говорить в трезвом состоянии, с умным взглядом… Я умею делать умный взгляд? Умел когда-то. Просто понимаешь, я никак не могу понять, что нужно сделать для того, чтобы…

Он замолчал и опустил голову. Казалось, что его тошнит. Подождав немного, я не выдержала и спросила:

— Чтобы что? Что ты не можешь понять?

— Когда я был маленький, то очень любил книжки Крапивина, — сказал Иван.

— При чем здесь Крапивин? — озадачилась я. — Кстати, я его тоже любила.

— Правда? — Иван снял очки и сунул руку в карман в поисках платка.

Платка не оказалось, и он принялся протирать очки краем рубахи.

— Наверное, добрая часть наших ровесников любила Крапивина, — я пожала плечами, — разумеется, из тех, кто вообще научился читать.