Покорение Крыма

   — Не боясь вызвать гнев вашего величества, я должен чистосердечно сказать, что сколь ревностно и горячо ни желали бы мы видеть для пользы и облегчения нашего конец военным бедствиям, столь же считаем себя обязанными — перед Богом! перед светом! перед Россией! пойти на мир не иначе как славный, общий нашей обиде удовлетворительный и на будущее прочный. А посему смею настаивать: нам никак нельзя согласиться на продолжение перемирия на упомянутые три месяца.

   — В чём основа такой категоричности, граф? — спросила Екатерина, отметив про себя редкую для Чернышёва непреклонную решительность.

   — Такой уступкой туркам мы безвозвратно потеряем всю кампанию нынешнего года, а с ней и сильнейшее побуждение Порты к миру. Ещё одна-две крупные виктории, и турки не будут столь привередливы — примут мир на наших кондициях.

   — Война для казны и для народа становится чрезмерно тягостной, — заметила Екатерина.

   — На одну кампанию силы и средства найдутся. А более не потребуется!..

Никита Иванович Панин тоже был резок в суждениях. Но говорил о политической стороне дела:

   — Домогательства турок о ручательстве посредствующих дворов есть плод их собственного с вероломием соединённого невежества. Таковое условие не может быть принято нашей стороной! И тем более внесено в заключительную конвенцию.

   — Я тоже не желаю позволить Пруссии и Австрии вмешиваться в трактование мирных кондиций, — сказала Екатерина. — Но как поступить, чтобы не внести раздоры в только открывающееся дело?

Панин, с присущей ему политической изворотливостью, нашёл выход.

   — Я полагаю, ваше величество, — сказал он, — нам не стоит противиться, чтобы посредствующие дворы удовлетворили буйство наших неприятелей какой-либо с их стороны согласной приманкой... Но сами собой!.. Без нашего в том участия и обязательства...

Беседы с Чернышёвым и Паниным, собственные размышления побудили Екатерину изменить в условиях перемирия и пункт о кораблеплавании в Чёрном море. (Принятие этого пункта лишало Россию возможности охранять Крымское побережье крейсированием флотилии Синявина). Она боялась, что турки могут — вопреки договорённости! — внезапно высадить крупный десант в Крыму и блокировать русские гарнизоны. В этом случае татары, несомненно, с охотой вернулись бы под покровительство Порты — и полуостров для России был бы потерян.

В подписанном 2 апреля рескрипте Екатерина повелела Румянцеву:

«Употребить попечение к преложению пункта учинённых с нашей стороны предложений относительно до Чёрного моря таким образом, чтобы обеих сторон военные и другие суда имели полную свободу ходить и плавать при берегах, оружию каждой части подвластных и между оными до крайнего со своей стороны устья Дуная».

При этом плавание турок к Очакову запрещалось. Но с оговоркой: если комиссар будет упрямиться — согласиться на оное, обязательно выговорив российским судам «безвредное плаванье» к берегам Бессарабии.

* * *

Апрель — май 1772 г.

Посылая нарочного в Яссы, Екатерина надеялась, что он успеет прибыть до завершения переговоров между Симолиным и Абдул-Керимом. Меняя лошадей на каждой станции, нарочный гнал их днём и ночью, ел и спал прямо в карете, но — опоздал.

Когда он, измученный, невероятно уставший, вошёл в кабинет Румянцева, чтобы лично вручить высочайший рескрипт, Пётр Александрович как раз закончил чтение рапорта Симолина. Статский советник доносил, что за четыре дня переговоров условия перемирия удалось согласовать окончательно и конвенция готова к подписанию.

Просмотрев рескрипт, Румянцев тихо, себе под нос, пробурчал что-то бранное, выхватил из бронзового кубка перо, быстро черкнул на листке несколько строк Симолину, вызвал адъютанта и, бросив ему записку, прикрикнул:

   — Немедля отправить в Журжу!..

Довольный скорым и точным исполнением порученного дела и ожидая похвалы от фельдмаршала, Симолин, прочитав записку, поначалу даже не сообразил, о чём в ней идёт речь, а когда понял — обречённо всплеснул руками:

   — Бог мой! Но ведь всё уже обговорено. Осталось только поставить подписи... Чем же объяснить турку перемену условий?!

(В записке Румянцева никаких разъяснений не давалось — была только ссылка на высочайший рескрипт).

Погоревав, Симолин через переводчика пригласил Абдул-Керима к себе на квартиру и, испытывая сильную неловкость, объявил о перемене пункта.

Услышав маловразумительное объяснение о монаршем повелении, эфенди недовольно фыркнул в седеющую бороду:

   — Я не собираюсь менять кондиции по каждой вашей прихоти!

   — Но перемена пункта несёт обоюдные выгоды, — возразил Симолин.

   — Я в этом не уверен! — капризно заявил эфенди, решив, что русские задумали какую-то хитрость. — Без совета с великим везиром я не стану давать вам ответ.

Подписание готового документа было отложено.