Покорение Крыма

Осман хотел попрекнуть заносчивых русских в бессовестном оправдании своих преступлений, как благодеяний, но Обресков, не слушая переводчика, энергично подхватил:

   — Сами покорялись — теперь сами отвергаются! Что ж им мешать?

Осман неестественно возвысил голос:

   — Я надеюсь, ваша государыня, сравнивая татарина с султаном, не предпочтёт благополучие одного правам другого?

   — Её величество такого сравнения не учиняла. Но похищенное ранее благополучие одного народа не может быть правом другого, — сказал Обресков, отчётливо намекая на давний захват Крыма турками. — Судя по вашим словам, Порта не стремится вернуть татарскому народу прежнюю вольность.

   — Мы её не похищали! И возвращать нам нечего, — буркнул Осман.

   — Значит, вы одобряете провозглашённую сим народом независимость и желание жить по древним своим обычаям?

   — Они всегда так жили, — просто сказал Осман.

Чувствуя, что вопросы русского посла становятся всё острее, он хрипло закашлял, а потом, утерев усы и бороду платком, попросил закончить конференцию ввиду его недомогания.

Секретари прекратили скрипеть перьями, стали собирать бумаги...

Выйдя из зала, Орлов постоял недолго у входа, задумчиво глядя, как разворачивается, описывая большой полукруг, его карета, потом вялым голосом предложил Обрескову вернуться в лагерь пешком.

Тот без особого удовольствия согласился.

Орлов подошёл к карете, открыл дверцу, стянул с головы шляпу и парик, зло бросил на сиденье, снял кафтан, камзол — тоже бросил, нервным жестом распахнул пошире ворот белой рубашки, обнажив мускулистую волосатую грудь, и, обогнув карету, зашагал к боковой аллее.

Обресков последовал за ним.

Аллея предназначалась для прогулок — её сделали неширокой, плавно вьющейся между красивых развесистых деревьев и тщательно подстриженных кустарников. Остро пахло прохладной зеленью. Под ногами мягко шелестел речной песок. В кудрявых кронах переливчато высвистывали не видимые глазом лесные птицы.

Орлов шёл заложив руки за спину, опустив голову — о чём-то думал.

Обресков, расстроенный безрезультатным итогом конференции, не выдержал — сказал подавленно:

   — Зря вы, граф, затеяли этот разговор.

   — Что? — не понял Орлов.

   — Зря, говорю, негоциацию с татар открыли.

   — A-а, — рассеянно отмахнулся Орлов, — какая разница?

   — Сей вопрос есть наиглавнейший, и следовало...

Орлов не дал договорить — вызывающе перебил:

   — Вот потому и надобно было начать с него! Чтоб сразу выведать, сколь упрямы окажутся турки.

   — Ну и выведали? — задиристо спросил Обресков.

Орлов остановился, обернулся, враждебно посмотрел на тайного советника.

   — К чему это вы клоните, милостивый государь?

   — К тому клоню, что вы, граф, своим неразумным поведением лишили нас манёвра.

   — В баталию играть изволите?

   — Баталия была там, за столом. И вы её проиграли!

   — Это как же? — едко спросил Орлов. — Убитых-раненых как будто нет.

   — Вы негоциацию ранили... Господи! Ну как вы не поймёте? Открыв конференцию с предписанных в «Инструкции» пунктов и получив со временем по ним удовлетворение — в этом сомнения нет! — мы развязывали себе руки: оставляли средства и способы сломить упорство турок в крымском вопросе, делая им в дальнейшем уступки по обговорённым уже пунктам. Ведь приобретение империей Кабарды — это пшик, медный грош в сравнении с утверждением независимости Крыма.

Орлов не ответил, резко крутнулся на высоком каблуке, снова размашисто зашагал по аллее...

Карьера тридцативосьмилетнего графа была стремительной и блестящей. Впервые о нём заговорили во весь голос во время Семилетней войны, когда молодой офицер, будучи трижды ранен в сражении при Цорндорфе, остался на поле боя, а не сбежал в лазарет, как делали некоторые при малейшей царапине.

Перебравшись в Петербург, силач и красавец Орлов становится одним из главных организаторов и участников переворота 28 июня 1762 года, в результате которого на престол взошла Екатерина. Она щедро отблагодарила капитана — произвела в генерал-майоры и действительные камергеры, пожаловала графским титулом и орденом Александра Невского, шпагой с бриллиантами и сотнями крепостных, а позднее назначила генерал-фельдцейхмейстером и членом Совета.

Годы любовной близости с Екатериной, широкие возможности влиять на государственные дела воспитали в Орлове чувство собственной непогрешимости: ошибаться могли другие, он — нет!.. И теперь, выслушав безжалостные упрёки Обрескова, он не мог и, пожалуй, не хотел переломить гордыню и признаться, что действительно поступил опрометчиво, начав конференцию с вопроса о татарах.

А ведь Обресков был прав: в «Инструкции» разрешалось в случае упрямства турок «отступить от требования на обе Кабарды», что, по мнению Совета, «может относительно Крыма служить хорошим доказательством бескорыстных наших намерений в рассуждении вольности и независимости всех вообще татар».

...Раскачиваясь всем телом, Орлов, не оглядываясь, словно забыв об Обрескове, ходко шагал по песку. Тучный Обресков не стал догонять его — шёл медленно.

Орлов вдруг остановился, повернулся и с запальчивой грубостью крикнул, выбросив вперёд руку: