Покорение Крыма

О буджаках он подумал не случайно. После падения Хотина и Ясс турецкий везир увёл своё войско за Дунай, бросив ногайские орды перед могучей российской армией на произвол судьбы. Оценив положение, Панин решил незамедлительно воспользоваться настроениями недовольства и подавленности, охватившими ордынцев. 12 октября он отправил кошевому атаману Петру Калнишевскому письмо, в котором потребовал выбрать из запорожских казаков несколько человек «надёжных и острых, с знанием татарского и турецкого языков и всех жилищ их основания и нравов» и послать их в буджакские аулы для склонения мурз в пользу «приступления Буджакской орды под скипетр и защищение» российской государыни. А за это орде обещалась свобода от нападений российских войск и турецкого рабства, право жить особым народом и управляться по своим законам и обычаям.

...Панин снова стал читать рескрипт.

«Сочинена здесь форма письма от вашего имени хану крымскому. Письмо в Крым удобнее отправить через татарских пленников. Ежели крымские начальники к вам не отзовутся, в таком случае останется возбудить сообща в татарах внимание через рассеяние копий с письма по разным местам, чем по малой мере разврат в татарах от разномыслия произойти может...»

Кроме того, в рескрипте отмечалось, что для организации «испытания» Панин может взять себе в помощь из Киева канцелярии советника Веселицкого.

Вторая бумага, лежавшая в пакете, была образцом письма к татарам. В ней высоким слогом изъяснялись мотивы, побудившие Россию обеспокоиться судьбой Крымского ханства:

«Хотя по вероломно разорванном Портой миру её величество и принуждена была поднять оружие своё на все турецкие области, но по своему человеколюбию и великодушию она сожалеет о пролитии невинной крови тех, которые не только не принимали участия в разрыве вечного мира, но и сами содержатся в порабощённом подданстве Порты. А потому искреннее желание её величества состоит в том, чтобы Крыму и всем принадлежащим к нему татарским ордам доставить на вечные времена благоденственное существование, не зависимое ни от какой державы, в чём Россия ручается своим покровительством. Вполне свободное, основанное на народном законе и обычае управление татар на будущее время — есть непреложное желание её величества...»

В письме говорилось, что в случае желания татар освободиться от власти Турции они должны прислать к Панину избранных народом полномочных депутатов для постановления соответствующего договора. И с этого момента российская армия не будет более угрожать татарам!

А чтобы крымцы сильнее ощутили нависшую над ними угрозу, далее в письме шло предупреждение, что иначе Панин «с многочисленной армией и со следующими при ней 20 000 диких калмыков, вместе со всем запорожским войском прибудет к ним для обращения в пламя их жилищ».

Пётр Иванович сложил бумаги, передал их адъютанту и, шаркая туфлями, ушёл в спальню.

Утром он продиктовал ордер для «Тайной экспедиции», обязав Веселицкого предпринять решительные действия по возбуждению татар к отторжению от Порты.

В другом ордере он приказал армии готовиться к маршу к назначенным зимним квартирам...

Загрузив телеги и роспуски остатками военных припасов и снаряжения, уложив в горбатые фуры больных, батальоны, растянувшись длинными жидкими колоннами, медленно двигались на восток. Раскисшие от дождей просёлки, перемолотые тысячами ног, копыт, колёс, превратились в жидкое чавкающее месиво. Отощавшие от бескормицы лошади скользили в выбоинах, ломали ноги, бессильно падали в грязь; их стаскивали на ослизлые обочины, жалеючи, стреляли в ухо, обрывая тоскливое предсмертное ржанье. Обшарпанные генеральские кареты, треща гнутыми колёсами, вдруг заваливались в глубокие рытвины, сбрасывая в холодную слякоть зазевавшихся кучеров. Поёживаясь в мокрых мундирах, согнувшись под тяжестью ранцев и ружей, солдаты бесчувственно шлёпали разбитыми башмаками по хляби. Артиллеристы и фурлейты, словно муравьи, копошились у засевших пушек и повозок, обхватив руками колеса, стараясь сохранить равновесие на разъезжающихся в скользкой жиже ногах, натужась, выталкивали их из липкой грязи. Мокрые, смертельно уставшие от изматывающей работы, тяжело дыша, они, едва успев перевести дух, снова пускались в путь, хлестая длинными кнутами измученных лошадей и нудно ревевших волов, чтобы через два-три десятка сажен, дурея от отчаяния, повторять всё ту же дьявольскую работу.

К середине ноября батальоны уныло и неприметно растеклись по крепостям и городам.

В Харьков — главную квартиру армии — Панин прибыл 20 ноября. А на следующий вечер он устроил торжественный приём и бал, о грандиозности которого ещё долго вспоминали в губернском городе.