Покорение Михримах

Пугливая и недоверчивая Михримах все-таки начинала привыкать ко мне. Та стена отчуждения, которой она окружила себя, приоткрылась, и я был допущен в ее внутренний мир — возможно, я был первым человеком, которого она пустила к себе в душу. Я чувствовал огромную ответственность из-за этого, и старался не навредить ей, быть максимально деликатным. Мне было страшно ранить ее, а еще страшнее — лишиться того доверия, которое она мне дарила.

Я уже получил от нее гораздо больше, чем ожидал. С нею можно было говорить как с самим собой; она все понимала и не осуждала. Никогда раньше я ни с кем не делился своими сокровенными мыслями; с нею это получалось так легко и непринужденно, словно так и должно было быть. Я даже страшился этой близости: я слишком многое ей открыл, слишком глубоко в себя впустил. Она может причинить мне нестерпимую боль, если захочет; ее предательство меня сломает.

Но я доверился ей.

Наши отношения развивались не так, как мне думалось раньше. Сперва мне казалось, что главное — вызвать в ней чувство, пробудить желание, добиться супружеской близости. Это было для меня важно и сейчас, но перестало быть самоцелью. Та близость, которая установилась между нами теперь, была более сокровенной и важной, но при этом казалась такой хрупкой и уязвимой! Я боялся потерять эту близость, поэтому не торопил события.

Уже очевидно было, что я приятен ей, что она ищет моей нежности и с радостью принимает ласку; я мог бы соблазнить ее, если бы решил. Но я боялся поспешить и сломать ее доверие.

Я принял решение ждать, чтобы она сама решилась на последний шаг в нашем сближении; но, о милосердный Творец, как же она была медлительна и робка на этом пути! Кажется, сама мысль о том, чтобы прикоснуться ко мне ее пугала своей откровенностью — самые невинные касания, и те вгоняли ее в краску и обращали в бегство!

Приходилось постоянно напоминать себе о ее молодости, неопытности, неумении выстраивать отношения с мужчиной, доверять ему. В браке она раскрылась для меня с такой стороны, какой я и не подозревал в ней. Решительная и смелая госпожа, которая всегда знает, чего хочет! Кто мог ожидать найти в ней эту робость и пугливость?

Порой я позволял себе немного провоцировать ее, и это несколько сдвигало процесс с мертвой точки.

Однажды в прекрасный теплый день я предложил ей прокатиться к морю. Она, как всегда, когда речь заходила о прогулке верхом, замялась. Хоть я научил ее управлять этим страхом, все же он был еще силен в ней. Недолго думая, я решил, что это хороший шанс немного сблизиться, и предложил ей взять ее к себе в седло.

Она ожидаемо залилась краской и бросила на меня полугневный-полуумоляющий взгляд, суть значения которого сводилась к «ну зачем же ты вынуждаешь меня признавать так открыто, что ты мне нравишься!» Однако пасовать перед страхами и трудностями моя Михримах не привыкла, поэтому согласилась.

Это было волшебно. Восхитительно. Сказочно.

Покачиваясь в седле, я обнимал ее, чувствовал тепло ее тела, вдыхал запах ее волос, слышал биение сердца… я ехал медленно, стараясь растянуть удовольствие, и ей явно пришлась такая скорость по душе — льщу себя надеждой, что не столько из-за страха перед быстрой ездой, сколько из-за симпатии ко мне.

Мы ни о чем не говорили, но, когда я помог ей спешиться, она посмотрела на меня взглядом откровенно влюбленным.

Прогулка наша получилась чудо как хороша! Мы прохаживались медленно, беседовали тихо, наслаждались мерном плеском волн, соленым запахом, искрящимися на солнце брызгами прибоя.

Увидев подходящий удобный утес, я немедленно решил устроиться там. Сняв сапоги и закатав штаны, я с удовольствием болтал ногами в воде, поглядывая на жену с любопытством. Она была ужасно смущена, но при этом чувствовала заметный соблазн присоединиться ко мне. Я ничего не говорил, не уговаривал, только подставлял лицо солнцу, блаженно жмурился и время от времени бросал на нее веселые взгляды.

Выражение ее лица постепенно от строгого «нет, Рустем, я никогда-никогда-никогда!» переходило к упрямому «да будь ты проклят, но я это сделаю, только чтобы стереть это насмешливое выражение с твоего лица!» Я получал от этой ее внутренней борьбы особое удовольствие; она это знала, возмущалась — и ничего не могла поделать ни с собой, ни со мной.

Вот и теперь. Похмыкав гордо и величаво и покорчив рожицы «я самая величественная госпожа на свете», она все же изволила снять туфельки, решительно подоткнула подол платья и с самым независимым на свете видом (который я обозначал как «ничто на свете не может волновать королевишну луны и солнца») все-таки уселась рядом со мной.

Гордости и независимости хватило ненадолго: скоро она смеялась и дурачилась как ребенок, забыв о недосягаемой высоте своего величия (думаю, тут сыграло роль мое чувство юмора). Ветер соблазнительно трепал ее распущенные кудри, солнце вызолачивало их в совершенно непередаваемый оттенок, а глаза сияли самым ярким счастьем.

Но всему приходит конец; пришло время и нам уходить. Михримах высунула из воды одну ногу, посмотрела на нее и сердито сказала: