Покоренная поцелуем

Она подносила свои пальцы к его коже, и по их холодному прикосновению к его разгоряченной, теплой шее он определял то место, куда попало острие сакского копья. Он улыбнулся. Должно быть, и Эдит тоже влюблена в него. Зачем ей в противном случае ехать в сопровождении Уолтера в монастырь к монахиням за этой целебной мазью?

Он откинулся со вздохом облегчения, наслаждаясь той заботой, которую проявляла к нему Мария. Что же он будет делать, когда рана совсем затянется и больше не возникнет необходимости втирать в нее мазь? Будет ли она с такой же охотой прикасаться к нему и тогда, когда уже не будет никакого предлога, не будет этой раны? Он, закрыв глаза, представлял себе, как мазь по капле смешивается с потоком крови, а он затем устремляется по всему его телу. И вот наступает благословенное онемение, облегчающее боль, то горение, из-за которого ему иногда хотелось содрать с себя кожу. Выползти из нее, как змея.

Может, именно поэтому ему в голову пришел образ змеи, похожей на руку Марии. Он поспешил избавиться от беспокоящего его образа.

— Не знаю, отчего я испытываю большее облегчение — от этой мази или от вашего прикосновения, — сказал он ласковым голосом. — Могу ли я надеяться, что вы всегда будете проявлять ко мне такую заботу?

— Не каждый день норманнский рыцарь чуть не сваливается на меня на грани обморока, — резко возразила она, но попыталась это сделать в довольно веселом тоне, чтобы он не обиделся из-за напоминания о том, как он самым постыдным образом чуть не утратил равновесие сегодня утром, причем на виду у этой сакской орды.

— Не знаю, что со мной произошло, — проворчал он. — Меня никогда не сбивали с лошади на турнирах, не говоря уж о том, чтобы самому свалиться с седла, не имея на то веских причин. Конечно, его унижение не подействовало бы на него так сильно, если бы его только не засвидетельствовал этот Ротгар, оказавшийся так некстати рядом. Ротгару давным-давно должен был прийти конец, уготованный ему судьбой, но та слабость, из-за которой он чуть не свалился с лошади, повлияла и на мышцы его вооруженной мечом руки.

Мария тщательно вытерла пальцы куском шерсти, заткнутым в сакский пояс, который она в последнее время пристрастилась носить. Пояс, конечно, был ей к лицу, хотя, вполне очевидно, он предназначался для более полной, чем она, женщины. Он мягко сползал на ее бедра, подчеркивая ее стройную талию. С пояса свешивался кинжал, — чудесная игрушка, украшенная драгоценными каменьями. Он свисал с изгиба пояса у талии, касаясь ее заветного соблазнительного треугольника. Как только он преодолеет эту удивительную слабость, которая одолевала все его члены, он тут же казнит Ротгара Лэндуолдского прямо на глазах у местных жителей. Потом Мария, несомненно, переборит отвращение, которое она испытала от прикосновения этого сукина сына сакса, и ему, Гилберту, будет предоставлена полная свобода направиться по указываемой кончиком кинжала дорожке прямо к заветному местечку.

Он боялся, как бы его разгоряченные мысли в голове не прервали успокаивающего эффекта от целебной мази.

— Может, я сильно разволновался, увидев вас, моя невеста. Вы выглядели такой соблазнительной, Мария, когда ваши волосы развевались на ветру на фоне первых очертаний будущего Лэндуолдского замка.

— Нет, все же мне не нужно было удерживать вас в седле. Может, приличная трещина в черепе заставила бы вас прекратить повсюду преследовать меня. — Для того, чтобы скрасить язвительность своих слов, она еще раз поднесла пальцы к ране, втерла в нее мазь и долго не отрывала их от его кожи.

— Я мог и не потерять равновесия, если бы вы не увернулись, когда я потянулся к вам, — резко возразил он. Гилберт почувствовал, как у нее задрожали руки, и он закрыл глаза. Воспоминания о прошлом вновь вернулись к нему. Боже, как он старался ублажить эту женщину, доставить ей удовольствие. Он попытался объяснить ей свою настойчивость. — Мне кажется, что в Лэндуолде что-то неладно, словно мы охвачены предательским подводным течением. Я очень боюсь за вашу безопасность, Мария. Я никогда не предполагал, что вы можете так резко отстраниться от моего прикосновения.

Лучшего извинения он не мог придумать, чтобы и впредь наносить ей синяки, которые обезображивали ее нежную кожу. Но, Боже праведный, эта женщина иногда провоцировала его сверх всякой меры. Он, затаив дыхание, ожидал какого-то знака от нее, какого-то пусть ворчливого прощения, но приход Уолтера лишил его этой надежды.

— К нам пришли посетители, — громко объявил Уолтер. Его свирепое лицо побагровело, когда он быстро подошел к ним.

— Ну а ты… играешь роль привратника, — фыркнул Гилберт, сердясь на рыцаря за то, что он прервал их беседу.

— Могу и это, но у меня есть другие дела, — заворчал Уолтер.

— Бедняга Уолтер, — произнес Гилберт, притворно вздохнув. Он бросил взгляд на Марию. Огонь в крови потух, и у него закружилась голова от такого облегчения. Этот самодовольный, похожий на сурового отца рыцарь с негнущейся шеей был превосходной мишенью для насмешек.