Читаем Покоряя Эверест полностью

Что касается сложности последовавшего далее предприятия, я чувствую себя совершенно некомпетентным, чтобы выносить какие-либо суждения. На крутую маленькую стену взобрались благополучно, как и ожидалось. Но опоры для пальцев казались мучительно малы, и пришлось переставлять ноги по крошечному выступу внизу. Баланс, без сомнения, был важнее всего. Возможно, это был не особенно сложный отрезок. Портер последовал за мной с большей легкостью, чем я ожидал. Тем не менее в моей памяти осталась картина короткого интенсивного усилия ума и тела — в такой незащищенной ситуации, что она меня тревожила.

Я предполагал, что, преодолев эту стену, мы так или иначе найдем путь наверх по эту сторону нашего гребня, и был разочарован, поднявшись на несколько футов выше и осознав, что мы не сможем двигаться по этой линии маршрута. Портер, однако, сделал хороший рывок вправо и, пользуясь идущей наискосок трещиной, добрался до гребня. Мы преодолели крупное препятствие, но сдержали радостные возгласы: наши надежды еще не обрели уверенности. Напарнику пришлось подставить мне плечо, чтобы я поднялся на следующую ступень на гребне. Я стремительно поднялся почти на 50 футов выше, пересек жандарма, добрался до дальней точки, а затем крикнул Гарольду, чтобы он следовал за мной. Когда он догнал меня, оттолкнувшись от своего ледоруба и вернув его благодаря изобретательному приему, я сидел на последней башенке. Она весьма к месту увенчивала наш контрфорс, подарив мне точку обзора, с которой я смотрел вдаль, на гребень, и вниз — на приветливый Монтанвер.

Теперь мы были отделены от вершины хребта Шармо острым заснеженным гребнем, перемежавшимся несколькими скалистыми преградами. Упершись ногами в склон, выходящий на Монтанвер, и подтянувшись на руках, мы перебрались через гребень и быстро добрались до первой из преград — отвесной стены, которую я уже приметил. Ее было легко преодолеть, и далее наш путь вверх был прост. Гора больше не сопротивлялась. День был наш. В 3:45 пополудни мы поднялись на вершинный хребет.

Погода, к счастью, была неплохой. Ветер гнал облака на наш пик и с него, но не так сильно, чтобы окутать нас плотной пеленой. И в любом случае мы могли вернуться по своим же следам на снегу, что вскоре и сделали. Спуск прошел без происшествий и привел нас обратно в наше пристанище в назначенный час, как раз к ужину.

Оглядываясь назад, следует добавить несколько слов о нашем восхождении на Шармо. Для людей, которые пока были не в лучшей форме и еще недостаточно окрепли, это был довольно напряженный день. Но для двух альпинистов без горного гида это была настоящая экспедиция. Они буквально терлись носами о камни, и, если бы они не могли безопасно взобраться на эти скалы, они бы отказались от подобной затеи. Единственный риск, на который пришлось пойти, заключался в спуске обычным путем, через ледник Нантильон. Подъем ни разу не сопровождался падением камней. Третий человек обязательно вызвал бы задержку в нескольких местах. Я полагаю, что у группы из более двух альпинистов будет мало свободного времени на этом маршруте. Правда, мы потратили впустую около сорока пяти минут под Красной Башней, и можно было сэкономить время, не делая тот двадцатиминутный привал в 9:30. Вероятно, наличие льда в нескольких местах стоило нам еще сорока пяти минут, но мы добрались до ледника раньше, чем рассчитывали, и я не думаю, что наш темп был медленным. С того момента, как мы достигли подножия длинного камина, и особенно после обеда это восхождение было самым быстрым из всех моих перемещений по столь сложным скалам. Без сомнений, нам хватало времени для спуска. Лично я испытываю уважение к леднику Нантильон. Я хотел миновать сераки до захода — после того, как пагубное влияние заходящего солнца ослабнет, — и до критического часа или около того, когда ночью ударит мороз.

Я довольно подробно описал эту экспедицию по чисто литературным соображениям. Можно было сухо и кратко описать суть экспедиции. Но, признаюсь, я не владею искусством лаконичного повествования без деталей, и подать все в качестве истории показалось мне лучшей возможностью вас заинтересовать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное