Читаем Покоряя Эверест полностью

Досадно для этой конкретной цели, но мой личный опыт здесь вряд ли пригодится, ведь я был здоров и наслаждался хорошим самочувствием почти на всех подъемах и высотах. Даже просто жить на большой высоте — уже проблема, но на меня она почти никак не влияла. Я не терял аппетит. Я употреблял большое количество твердой пищи, баранины, картофеля, овсянки, хлеба и печенья — то есть все, что было у нас под рукой, хотя эта еда зачастую была непривлекательной. И после дневных восхождений меня ужасно тянуло на сладкое. Ту же тягу к сладостям я замечал за собой и в Альпах, в местах вроде Церматта[167], когда употребление большого количества сладкого, казалось, только стимулирует мою энергию. И я почти всегда хорошо спал почти во всех наших лагерях. Возможно, менее глубоким сном на большей высоте, но и там я не страдал бессонницей и просыпался довольно свежим и бодрым. Условия для расслабления и довольства тела — удобное место под палаткой, достаточно теплое ложе, правильно подобранная подушка — для меня были гораздо важнее, чем качество воздуха, которым я дышал. Однажды, выспавшись хуже обычного на высоте 17 000 футов[168], я поднялся до 20 000 футов[169] и заснул в божественном забвении; проснулся я только на рассвете, встретив его восторженным свежим взглядом. Но не всем так повезло, как мне. Аппетит Буллока был слишком плох для человека, занятого столь тяжелыми физическими нагрузками, хотя позже он, к нашему изумлению, улучшился. К тому же Буллок никак не мог выспаться в лагерях на самых больших высотах. Но в целом по нему не было заметно, что он страдает от того, что прожил несколько дней подряд на высоте больше 17 000–18 000 футов. Несколько других участников экспедиции высота в 20 000 футов также выбивала из колеи, а ночной отдых на Лхакпа-Ла не вполне восстановил их силы. Что касается кули — боюсь, что их состояние в высотных лагерях ухудшалось еще быстрее нашего, и потому они могли страдать от недосыпа. Хотя у меня нет доказательств, что после одной или нескольких ночей в высотных лагерях (за исключением последних двух) из-за воздействия высоты они будут в худшей форме для продолжения пути на следующий день [5]. Возможно, следует добавить, что спуск после долгого пребывания на высоте около 17 000 футов или выше может приносить физическое облегчение. Но в двух случаях, когда мы несколько дней отдыхали на высоте около 12 000 футов[170] (в Кхарте), мне казалось, что при следующем подъеме мы были скорее в худшей, а не лучшей форме.

Другой аспект этого исследования — долгосрочное влияние. Каким будет общее воздействие больших высот на здоровье человека спустя два или три месяца? Когда отряд собрался в Кхарте ближе к концу августа, я заметил, что большинство из нас выглядели удивительно здоровыми, кроме Буллока. Он исхудал и явно нуждался в отдыхе. Осмелюсь сказать, что он провел его с максимальной пользой. Что касается меня — стоит отметить, что я полностью выздоровел от мучительного жара и боли в горле с помощью тонизирующего средства, не спускаясь на меньшие высоты. Последние несколько дней нашей разведки были напряженным временем. Но, когда мы впервые достигли Лхакпа-Ла, я был в отличной форме для экспедиции, требовавшей гораздо большей выносливости, чем любая другая. Тем не менее, когда мы снова поднялись 30 августа, я тоже начал страдать от горной болезни и после этого, в сентябре, так и не смог полностью восстановить прежние силы. Думаю, что Буллок тоже долго не мог восстановиться. Трудно объяснить это ухудшение здоровья без предположения, что высота, хотя и может повлиять не сразу, со временем берет свое. Уилер, чей опыт пребывания в высотных лагерях сравним с нашим, может не согласиться с этим выводом в отношении его самого, поскольку тогда у него был иной случай.

Напряженные физические усилия, требующиеся на больших высотах, — это другая тема, где наблюдения меньше подвергаются сомнениям, так как этот вопрос достаточно хорошо изучен. Особенно я отметил следующее:

1. Быструю акклиматизацию, почти как в Альпах, но еще более заметную.

2. Спуск на меньшие высоты почти не приносит облегчения. Наш спуск был крайне напряженным, и усталость только накапливалась, особенно на пологих склонах. Даже при спуске необходимо было дышать с сознательным усилием.

3. Разница между тем, на что нам хватает сил, скажем, на высоте 18 000 футов и 20 000 футов была больше для кули, несущих грузы, чем для остальных. Кули, казалось, всегда быстрее начинали ощущать высоту. Отчасти я объясняю это тем фактом, что лишь немногие из них действительно научились правильно дышать и беречь силы. Конечно, ближе к концу экспедиции они чувствовали себя намного лучше и научились идти в ритме, но большинство из них до последнего были склонны торопиться. В любом случае даже небольшой груз имеет значение, но нагрузку можно значительно компенсировать снижением темпа.

4. Головная боль была частым явлением и до спуска, и даже после него. Но лично я, пока был в отличной форме и не забывал правильно дышать, не мучился ею.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное