Покоритель орнамента (сборник)

Потом я подходил к окну, за которым по Симферопольской улице брели отдыхающие. Они, разумеется, стремились к морю, они наслаждались терпким запахом лимана Сасык, также именуемого и Гнилым лиманом, они миновали мечеть и турецкие бани, они оставляли по правую руку Евпаторийский краеведческий музей, а по левую детский санаторий министерства обороны, и наконец они выходили на набережную имени Горького.

Мысленно я следовал за ними, безропотно и бесстрашно обходя зал за залом, перебирал экспонаты, провожал их отсутствующим взглядом, закрывал глаза, открывал глаза, выключал свет и включал его тут же, наконец, спускался по напоминавшей окаменевший ледник мраморной лестнице, над которой висела огромных размеров карта Крыма, и выходил на улицу.

Это было посещение музея как придумывание пространства, например темной комнаты, в которой можно проявлять и печатать фотографии.

Придумывание тайны.

Как в детстве, когда во дворе, в секретном месте закапывали бутылку с цветной фольгой и списком заветных имен: Елена, Евгения, Екатерина, Кладония, Клавдия, Ясира, Лидия, Бавкида, Аминат, Белла, Аглая, Ирина, Виктория, Елизавета, Энергия, Фатима, Харитина, Шадия, Поликсена, Альверина, Мария, Эсфирь, Виктория, Фамарь, Александра, Иулиания, Татьяна, Изабелла, Анна, Анастасия, Серафима, Руфина, Иман, Софья, Юдифь, Нина, Глафира, Вера, Надежда, Любовь.

Придумывание имен.

Придумывание персонажей.

Девочка с распухшим лицом старухи.

Нетрезвый беззубый мужик без рук.

Беременная женщина с иссиня-черными синяками под глазами.

Улыбающийся старик с зататуированной лысиной.

Толстый мальчик, закрывающий лицо ладонями.

Наконец, придумывание слов.

Впервые осмысленным придумыванием слов я занялся после прочтения «Царя Эдипа» Софокла в 1980 году. Это произошло в Паланге, в городской библиотеке, что находилась на улице Витауто недалеко от костела Вознесения Девы Марии. Нашел этот текст совершенно немыслимым, в первую очередь с точки зрения бытования внутри него, нахождения. Увидел в нем абсолютно неведомое царство, потому что никогда до того не встречал подобной конфигурации слов, такого орнамента, столь напоминавшего разве что мозаику из необработанной гальки в Коринфе, мозаику, на которой был изображен кентавр, гонящийся за леопардом.

Итак, блуждал по этому царству, населенному спутниками Диониса в масках с козлиными бородами и рогами. И тут же воображал себя колядующим, завернутым в медвежью шкуру, надевающим на лицо маску какого-то неизвестного науке рогатого чудища.

Вернувшись в Москву, свои первые сочинения в стиле античной трагедии я прочитал в клубе юных искусствоведов, который посещал при Пушкинском музее, а затем и на подготовительных курсах Московского университета на Дне филолога. Тогда же отправил тексты Вениамину Александровичу Каверину в Переделкино и получил ответ, в коем содержалось пожелание успехов начинающему литератору. Помню, как, окрыленный поддержкой, тут же стал носить рукописи в толстые журналы, но опубликоваться удалось только через семнадцать лет в «Октябре».

Это была повесть «Калугадва».

Калуга-2, бывший Сергиев скит, станция Киевской линии железной дороги на направлении Фаянсовая – Сухиничи. В конце 80-х я часто бывал здесь: на попутке добирался до городского автовокзала, где пересаживался на рейсовый автобус «Калуга – Козельск», чтобы ехать в Оптину пустынь.

Запоминал названия населенных пунктов, встречавшихся по дороге, – Сикеотово, Перемышль, Полошково, Каменка, Нижние Прыски.

Автобус поднимался на гору, с которой тут же и открывалась панорама на пойму реки Жиздры, в мутной, зеленоватого цвета воде которой плыли трубящие ангелы, что украшали перевернутые монастырские башни.

Прислушивался к их гласу и не находил в нем ничего страшного, апокалиптического, отчего из ушей начинает идти кровь. Скорее обретал внутренний покой, даже умиротворение, сродни тому, что испытывал в детстве, когда тошнота отступала и я обессиленно погружался в мерцающую полудрему. Видимо, это было памятование того, что в детстве меня очень сильно укачивало. Тогда мне даже казалось, что мой организм живет какой-то своей отдельной жизнью, и вот именно в тот момент, когда происходило трагическое несовпадение внутреннего и внешнего его бытования, приключалась между ними война.

Местность приятной войны.

Остановка на местности.