Покоритель орнамента (сборник)

Какое-то время мальчик стоит в полном недоумении, улыбка медленно сходит с его лица, глаза его округляются, стекленеют, и вдруг он начинает голосить нечеловеческим голосом. На него тут же набрасываются паломницы, пытаются заткнуть ему рот и связать руки полотенцем, в которое обычно заворачивают просфоры, хватают его за ноги, бьют по щекам в надежде угомонить. Но сделать это совсем непросто. Мальчик катается по полу, извивается подобно змею, хватает паломниц за волосы, пытается укусить, переворачивается на живот и пытается уползти по-пластунски от своих мучителей. Уползает все-таки и прячется под чаном со святой водой.

Пророк отворачивается.

Николай Васильевич отвернулся от зеркала, из глубины которого, как из рубленного в лапу дубового сруба источника, на него смотрел абсолютно незнакомый ему, всплывший с самого дна человек, воображавший себя Гоголем.

Я воображал себя колядующим и надевал на лицо маску какого-то неизвестного науке рогатого чудища. Чудище открывало рот, высовывало красный язык, пытаясь дотянуться им до подбородка.

Я воображал себя покорителем орнамента. Всех этих листьев папоротника, посохов с навершиями в виде дикириев и трикириев, павлиньих хвостов, бунчуков, зрячих ладоней, верблюдов вниз головой и их погонщиков, оранжевых цветов, арабской вязи, плетенных из бересты наперсных крестов, рыб вверх плавниками и рыб с глазами, рипид, украшенных золотом, курдючных овец, велосипедных спиц, сияющих на солнце, как символ святости, да балканских украшений в виде восьмиконечных рождественских звездиц.

Я воображал себя покидающим Соловецкий остров с группой паломников, которые стояли на корме парохода, напряженно всматривались в неотвратимо уходившие за линию горизонта постройки монастыря и негромко переговаривались, будучи совершенно уверенными в том, что больше никогда не окажутся в этих местах. Впрочем, вернее было бы сказать, что возможность посетить остров им, скорее всего, еще представится, и не раз, но это будут уже совсем другие люди, потому что время изменит их.

Они будут выглядеть много старше.

Они будут думать о том, что уже были здесь прежде, будут извлекать из памяти воспоминания об этом месте, которых, что и понятно, не могло быть раньше.

А еще они будут ощущать себя частью островного пространства, то есть находить себя оторванными от остального мира, оставленными и забытыми здесь – в водах Дышащего моря посреди Восточно-Соловецкой салмы, в царстве царя Берендея, владевшего бескрайними просторами от Выговской волости до Петрозаводска, от мыса Канин Нос до Мурманска.

В Москву мурманский поезд прибывал к семи часам утра.

Я стоял в коридоре перед окном, и по моему лицу проплывали отблески пристанционных фонарей. Я видел низкий асфальтовый перрон, красного кирпича здание вагонного депо и привокзальные киоски, еще закрытые в это время и столь напоминающие разноцветные картонные коробки, сваленные в кучу и, кажется, приготовленные к всесожжению на задах магазина «Диета».

Все реже и реже грохоча на стыках, вагон постепенно замедлял движение, вздрагивал и наконец замирал.

Еще какое-то время я стоял неподвижно, затем поднимал стоящую на полу сумку и шел к выходу вдоль шеренги закрытых дверей. Представлял себе, как пассажиры прячут головы под подушки, заворачивают простынями скрюченные ноги, стонут во сне, ворочаются с боку на бок, не хотят выходить из вагона и просят вернуть их обратно в Мурманск.

– Ну и черт с ними, с уродами! – доносится вечно простуженный и оттого хриплый голос проводницы, которая уже стоит на перроне, курит, икает от холода и кутается в кобальтового цвета шинель.

Миновав здание вокзала, я вышел на площадь. Здесь было абсолютно пустынно, лишь несколько дворников уныло гнали по асфальту мятые обрывки газет, пустые бутылки да целлофановые пакеты.

А ветер подхватывал эти целлофановые пакеты и уносил их в сторону Краснопрудной и Сокольников.

На кругу работали поливальные машины, что напоминало заливку катка, рядом с которым вполне могла бы стоять девочка на фигурных коньках и в цигейковой шубе.

Грузчики спали на скованных между собой железных телегах, подложив под головы перепутанную в виде колтунов ветошь: «Вот ведь, тоже стонут во сне, тоже ворочаются с боку на бок, тоже не хотят просыпаться, злодеи! А еще заглядывают внутрь собственных снов, но ничего, кроме чемоданов и спеленутых скотчем брезентовых тюков, не видят».

Оказавшись на углу Каланчевки и Красноворотского переулка, я увидел магазин «Охотник», сквозь давно немытые окна которого на меня дико пялились чучела кабана, зайца, лисы, ондатры, волка и выкрашенного гуашью тетерева по прозвищу Берендей.

Вспомнил, что неоднократно бывал в этих краях и даже заходил в полуподвальную забегаловку, где торговали беляшами и кофейным напитком. Сидел на подоконнике, запихивал в рот горячие сдобные комья, запивал их кипятком, слушал висевшее над раздачей радио, из недр которого оловянным голосом вещал диктор.