Покорители студеных морей

– Наказать вятичей строго, – сказал Евфимий, – пусть почитают старших. И другим неповадно будет.

Из толпы старейшин с золотыми поясами вышел боярин Роман Игнатьев и громко сказал:

– Пльсковичи потоптали старину нашу. В прошлую пятницу у вечевой башни сожгли на костре четырнадцать женок за ведьмовство, а вина их в том, что травы на потребу людей собирали, сушили и продавали. От недугов травы те. Как скажешь, владыка?

Евфимий не сразу ответил.

– Феодор, – после раздумья позвал он казначея, – пошли в Пльсков человека про то сыскать, за что женок пожгли. Пусть посадник отпишет.

– Я пять дней жду, владыка! – раздался вдруг голос рядом с Амосовым.

Труфан Федорович обернулся. Плотный, высокий человек, по обличью мореход, выступил вперед:

– Выслушай, владыка!

– Говори.

– Я двинянин, – начал мореход. – В Холмогорах подельnote 23 у меня, лодьи да кочиnote 24 заморские строю и промысел на морского зверя держу. Одна из лодей моих, с кормщиком Тимофеем Лысуном, пять годов дома не была; думал – сгибла… А в прошлом годе вернулись мореходы.

– Не дивно то… – начал было говорить стоявший подле владыки боярин.

– Постой! – сделав рукой жест, словно отстраняя боярина, перебил двинянин.

Он сделал еще шаг вперед и вынул из-за пазухи свиток пергамента:

– То не дивно, что лодьи пять годов дома не было, а дивно вот что… – И двинянин развернул пергамент.

– Ближе подь! – позвал владыка.

Двинянин шагнул еще. Теперь он держал свиток перед самыми глазами Евфимия.

– Вот здесь, – громко сказал мореход, – Матица земля, здесь река Обь, а тут человеки мангазеи живут. И зимой и летом море торосьем великим наполнено, но, ежели знаючи, тут вот рынчаройnote 25, – он пальцем повел вдоль жирной черты, изображавшей берег, – можно в меженное времяnote 26 лодьей али кочем плыть. Тут река великая, возле нее кости моржовой не счесть. Дале еще река есть, и везде моржовой кости много…

Двинянин взглянул в глаза владыке:

– Тимофей Лысун здесь впервой зимовал, кости моржовой собрал и в десять лодей не укласть. В другое лето он на восхсд солнечный той рынчарой сплыл.

– А ежели кормщик Лысун моржовой кости набрал столь, что лодье не вместить, зачем он дальше поплыл, почему домой не вернулся? – любопытно спросил Евфимий.

– Незнаемое, знать, потянуло. Да разве мореход, коли дорогу морскую в неведомые края увидел, повернет в обрат? Что ты, владыка! – удивился двинянин.

Евфимий улыбнулся.

– Ну, далее сказывай! – Видно было, что ему понравился ответ промышленника.

– Еще одно лето шел лодьей Лысун берегом, еще много малых рек и пять великих видел. А лесу стоячего нигде нет, не растет там лес. В местах этих, – двинянин вел пальцем по карте, – ежели ветры горные дуют, торосья далеко в море уносит. Везде морского зверя видимо-невидимо и заморской кости не счесть. Тут второй год зимовал Лысун. – Он показал на карту. – Следы многих людей здесь встречены, и людей Лысун видел – однако, мирные люди и наших не тронули… На третье лето Лысун снова на восход плыл. И здесь вот, – двинянин повысил голос, – кормщик в теплое море-океан вышел. А напротив этой земли другая великая земля лежит, и леса там растут всякие, словно здесь у Великого Новгорода. И реки большие есть, и наша рыба в реках живет.

Бояре и духовенство окружили промышленника, подошел и Амосов. Все с любопытством разглядывали морской чертеж.

– Кто чертеж писал? – не удержался Труфан Федорович,

– Лысун-кормщик, – ответил двинянин, – обучен сему художеству.

– Много ли людей сгибло? – спросил Евфимий, думая о чем-то.

– Один, на той земле похоронен. Носошникnote 27 Степан Гвоздь. Наши там часовенку поставили, избенку, да тыном всё обнесли.

Владыка выпрямился и строго оглядел собравшихся. Потом поднял глаза на расписной потолок гридни.

– Слава тебе, господи! – торжественно сказал он. – Благословил ты народ русский новыми землями, реками и морями. Покорил ты те земли вере христианской, языку русскому, а власти новгородской… Артемий Дмитриевич, – обратился владыка к посаднику, – надо клич кликнуть: сто семей новгородских охочих в те земли звать… Построй десять лодей больших заморских для божьего дела, – обратился он к двинянину. – Из десятины нашей епископ в Холмогорах тебе воздаст. Грамоту у отца Феодора возьми. А я хлеб, рыбу соленую и другое, что надобно, из своих запасов дам.

Все молча поклонились, соглашаясь с Евфимием.

– А охочие люди найдутся: не сладко новгородцам сим годом, голодно. Уж сколько народа в полуночные страны ушло…

Послышался шум в дверях. Какой-то человек в мокрой, разорванной одежде, с кровавыми отметинами на лице протолкался вперед и упал на колени перед Евфимием:

– Владыка, защити нас от хлопей наших. Суда твоего прошу!

– Встань! – ответил новгородский владыка. – Поведай, на кого суда просишь?

Человек поднялся с колен, оставив на полу лужу грязной воды.