Покорители

С зарёю, изрытый тобою,
скрипит, вездесущ, между строк,
Как губка, сырой от прибоя,
в присяжном запое, — песок.

Извне наблюдаем этруском,

я вещею солью пропах,
В сомнительных узах с моллюском,
но — с небом на равных правах.

Узилище страхов и жалоб,

в обветренном венчике кос,
Ты, непостижимая, жалом —
от жёлтых, язвительных ос.

Язвишь, наблюдая, (ревнуешь?),

что, неискусимая, ты,
Целуя рапсода, целуешь
обмолвку давнишней мечты.

В забвении — пыльные книги,

палитра, и — Веста, терпи! —
Предчувствие пляжной интриги
спускает инстинкты с цепи.

Для непосвящённых — загадка,

ну, отблеск её, наконец,
Перо занесённое — падко
до женских разбитых сердец.

С солёной заминкою в рифме,

что необъяснимей всего,
Волшебна стремительность в нимфе,
взмывающей из-под него

К иным эмпиреям… Помимо

сезонов, твердящих своё,
Аскеза рапсода палима
тревожным соседством её.

Не зная себя, под дыханьем

мистраля, ну, правы ли мы,
На пресное существованье
беря у великих взаймы?

Но что, поморяне, ни носим

в себе, переменам верны, —
На жёлтых, на выпивших осень,
на осах настояны сны…

Не тяготитесь ранней сединою,
В забвении фантазий молодых,
По-юному освистаны весною
Подснежников и мини продувных

Над лёгкими коленками, ведь в бремя

Отсутствие страстей и не бодрит
Бордо, но — лжесвидетельствует время
Про возраст, открывающий артрит

Как новую субстанцию… Не тают

Долги, и, в переменах на дворе,
В затворничестве честно наживают
Брюзгливость в дополнение к хандре,

Покуда, при отсутствии отмычек

К химере, именуемой «любовь»,
Всё очевидней паралич привычек,
Так упоённо мордовавших кровь

В пустом былом… Со скукою в статисте

Существованья, ни-че-го не ждут,
Обжившись во враждебном любопытстве
К вещам, что молча всех переживут,

Шушукаясь подмётными ночами,

Пока ж, лелея слабости свои,
Осилить деспотическую память
Отшельника «о славе, о любви» —

Не-мыс-ли-мо, подробностям внимая,

Ведь в скуке, обретающей закал,
Свидетельствует, мягкости не зная,
Любая мелочь, что, горячий, знал

Толк в жизни, несомненно одинокой…

Пока молчит, роняя прах, уже
Бесплотен, с ясной осени далёкой
Сухой листок, прибившийся к душе…