Покрашенный дом

Мирные переговоры опять были прерваны, а китайцы вводили в Корею еще больше своих войск. Мистер Марроу сказал, что перемирие, о котором уже почти договорились, теперь было невозможно. Его слова звучали в тот вечер еще более мрачно, а может, мы просто устали больше, чем обычно. Он прервался на рекламную паузу, а потом вернулся к новостям, сообщив о каком-то там землетрясении.

Бабка и мама медленно передвигались по кухне, когда вошел Паппи. Он взъерошил мне волосы, как будто все было просто отлично.

— Что на ужин? — спросил он.

— Свиные отбивные, — ответила мама.

Потом появился отец, и мы расселись по своим местам. После того как Паппи прочел благодарственную молитву, мы все вместе помолились за Рики. Разговора практически не возникло: все думали о Корее, но никто не хотел говорить об этом.

Мама рассказывала о том, что задумали в ее классе в воскресной школе, когда я услышал тихое поскрипывание сетчатой двери на нашей задней веранде. Никто ничего не услышал, только я. Ветра не было, качаться двери было не от чего. Я перестал жевать.

— Что там, Люк? — спросила Бабка.

— Мне послышалось, что дверь скрипнула, — ответил я.

Все посмотрели на дверь. Никого. Все вернулись к еде.

И тут в кухню вошел Перси Летчер. Мы замерли. Он сделал два шага и остановился, словно заблудившись. Он был босиком и весь с головы до ног покрыт пылью. Глаза красные, как будто он долго плакал. Он смотрел на нас, мы смотрели на него. Паппи начал вставать, чтобы как-то разобраться в этой ситуации. «Это Перси Летчер», — сказал я.

Паппи снова сел, держа в правой руке нож. Глаза у Перси были совершенно остекленевшие, а когда он перевел дыхание, изо рта у него вырвалось что-то вроде стона, словно он пытался подавить бушевавшую в нем ярость. Или, возможно, он был ранен или кто-то у них там, за рекой, заболел, и он прибежал к нам за помощью.

— В чем дело, мальчик? — рявкнул на него Паппи. — Вежливые люди обычно стучат, прежде чем войти.

Перси остановил на нем свой немигающий взгляд и сказал: «Это Рики сделал».

— Рики сделал что? — спросил Паппи, и его голос звучал уже гораздо мягче, словно он решил уступить.

— Рики это сделал.

— Рики сделал что? — повторил Паппи.

— Это его ребенок, — сказал Перси. — Ребенок Рики.

— Заткнись, парень! — крикнул ему Паппи и ухватился за край стола, как будто собираясь вскочить, рвануть к двери и избить этого беднягу.

— Она не хотела, а он ее уговорил, — сказал Перси, пялясь на меня вместо Паппи. — А потом уехал на войну.

— Это она так говорит? — сердито спросил Паппи.

— Не кричи, Илай, — вмешалась Бабка. — Он же еще ребенок. — Она глубоко вздохнула и, кажется, первой решилась по крайней мере рассмотреть возможность того, что она помогла появиться на свет собственному внуку.

— Так она говорит, — сообщил Перси. — И это правда.

— Люк, ступай к себе в комнату и закрой дверь! — велел мне отец, выйдя из транса.

— Нет! — сказала мама, прежде чем я тронулся с места. — Это касается нас всех. Пусть сидит.

— Ему не следует все это слушать.

— Он уже все слышал.

— Пусть остается, — решила Бабка, принимая сторону мамы и разрешая спор. Они решили, что я хочу остаться. А чего мне в этот момент больше всего хотелось, так это выскочить наружу, найти Тэлли и отправиться с ней на долгую прогулку — подальше от ее сумасшедшей семейки, подальше от Рики, от Кореи, подальше от Перси Летчера.

— Это твои родители тебя сюда послали? — спросила мама.

— Нет, мэм. Они не знают, куда я пошел. Ребенок весь день кричал и плакал. Либби совсем с ума сошла — грозит броситься с моста и утопиться и прочее в таком роде. Это она мне сказала, что Рики с ней сделал…

— А родителям своим она тоже сказала?

— Да, мэм. Теперь все знают.

— Ты хочешь сказать, все в твоей семье?

— Да, мэм. Мы больше никому не говорили.

— И не говорите, — встрял Паппи. Он сел обратно на свой стул, плечи у него опустились — он уже признал свое поражение. Если Либби Летчер утверждает, что Рики отец ее ребенка, ей все поверят. Его здесь нет, он не может защитить себя. А если дело дойдет до свидетельства под присягой, то у нее будет больше сочувствующих, чем у Рики, особенно принимая во внимание его скандальную репутацию.

— Ты ужинал, сынок? — спросила Бабка.

— Нет, мэм.

— Голодный?

— Да, мэм.

Стол ломился от еды, к которой теперь уже явно никто не притронется. Все Чандлеры надолго потеряли всякий аппетит, это точно. Паппи вылез из-за стола и сказал: «Пусть ест мою порцию». Он резко поднялся и пошел из кухни на переднюю веранду. Отец, не сказав ни слова, последовал за ним.

— Садись сюда, сынок, — сказала Бабка, указывая на стул Паппи.

Ему наложили полную тарелку и дали стакан сладкого чая. Он сел и начал медленно есть. Бабка переместилась на переднюю веранду, оставив меня и маму наедине с Перси. А тот ел и молчал, если к нему не обращались.

* * *

После длительного обсуждения на передней веранде, которого мы с Перси не слышали, потому что нас туда не пустили, Паппи и отец загрузили мальчика в пикап и повезли его домой. Я сидел с Бабкой в качалке, когда они отъезжали. Уже темнело. Мама лущила бобы.