Покров заступницы

Когда он увидел внезапно появившихся Целиковского и Кармен, он им обрадовался, как родным, даже кинулся навстречу, и в радостном возбуждении сел в сани. Но когда приехали в эту низину и остановились на отдых, радость растворилась, уступив место пугающей тревоге. Он не понимал ее причины, а тревога росла, переполняла его, и показалось, что трясется не от холода, а именно от тревоги и непонятного страха.

Даже не заметил, как к нему подошла Кармен. Тронула за плечо, кивнула на костер:

– Иди туда.

Он послушно поднялся, стащил рукавицы, протянул руки к огню. Застывшие, плохо сгибающиеся пальцы сразу же ощутили живительное тепло; придвинулся ближе, и огонь перед ним вдруг раздернулся, обнажив черный пепел с мигающими в нем углями. Пепел шевелился, вздуваясь буграми, и уходил вниз, словно земля расступалась, образуя горловину неведомой и глубокой ямы, которая неудержимо затягивала в себя, как затягивает водяная воронка случайно попавшую щепку. И вот он уже уходил вниз, влекомый непонятной силой, – глубже, глубже. И чем дальше погружался в черное пространство, расцвеченное красными, мигающими пятнами, тем шире, необъятней разворачивалась перед ним жуткая картина. Она была явственной и живой, настолько живой, что он ощущал горький запах гари. Черные, клубящиеся тучи ползли по черной, обгорелой земле, стелились рваными лохмотьями и скатывались с крутого обрыва в реку, в которой текла темно-красная вода. Неистовая жажда перехватила горло Феодосию, пепел забивал рот, и захлестывало одно лишь желание – хлебнуть живительной влаги. Кубарем скатился с высокого обрыва, рухнул плашмя на кромку берега и приник к текущей перед ним темно-красной воде. Сделал первый глоток и выплюнул – не вода это была, а кровь. Тягучая, густая, солоноватая… Он вскочил, кинулся, чтобы взобраться на обрыв, и замер, пораженный: на обрыве стояли люди, выстроенные в один ряд, и мимо этого длинного, бесконечного ряда шла Кармен, за ней шел Целиковский, еще какие-то люди, и все они держали в руках большие наганы, стволы которых то и дело вспыхивали короткими огоньками. И сыпались сверху, как семечки из порванного мешка, люди: офицеры, барышни, гимназисты и реалисты, священники, чиновники, крестьяне, приказчики и купцы – скатывались мгновенно с обрыва, падали в реку, невысоко вздымая тяжелые кровяные капли, и медленно уплывали вниз по течению, и чем дальше они уплывали, тем теснее примыкали друг к другу, и вот уже длинный плот из человеческих тел вытягивался вдоль всей реки, а с обрыва сыпались и сыпались новые, и не было им ни конца ни края…

Сухой, шершавый комок забил горло Феодосию, забил так плотно, что он не смог глотнуть воздуха. Взмахнул руками, словно хотел взлететь, и упал, теряя последние силы, на черный и выжженный берег. И уже не почувствовал, как перевернулся несколько раз и оказался в темно-красной реке; течение плавно потянуло его вместе с другими, а он лежал на спине, смотрел вверх широко раскрытыми глазами и уже не видел пузатых, клубящихся туч, которые летели прямо над ним…

…Кармен, запоздало оглянувшись, проворной кошкой кинулась к костру, в середине которого, охваченный пламенем, безмолвно извивался и дергался Феодосий, скручиваясь в кольцо, как горящая береста. Кармен сунула руки прямо в огонь, ухватила его за поджатые ноги, выдернула из костра и принялась катать по снегу, сбивая пламя. От одежды шел горький, удушливый дым. Волосы у Феодосия обгорели, на черепе и на лице взбухли волдыри, на морозе они лопались, и жиденькая, блеклая сукровица выкатывалась на волю, как слезы, – скупо и медленно.

– Сюда! Ко мне! – срывая голос, кричала Кармен, тормошила Феодосия, пыталась поднять его и усадить на снегу, но тело безвольно заваливалось на сторону, и ни одного звука Феодосий не издавал.

– Отпусти его, – негромко сказал подоспевший Целиковский, – кончился он.

– Как?! Как кончился?! Почему?! – неистово продолжала кричать Кармен, не выпуская Феодосия из своих рук.

Целиковский молчал.

– Да бесы его к себе позвали, – тихонько, так что никто не услышал, пробормотал Матвей Петрович и хотел перекреститься, забыв, что руки у него связаны. Дернулся, ощутив крепко стянутую веревку, и усмехнулся: – Совсем старый стал, ничего не помню… Прости меня, Господи…

8

Хорошо, что ехал Гиацинтов медленно, чутко озираясь по сторонам, и коня не торопил. По конским следам Гриня его и догнал. Хрипло окликнул, скинул лыжи и обессиленно рухнул на бок; запаленно дышал и долго не мог внятно выговорить ни одного слова. Наконец, переборов самого себя, выдохнул:

– Знаю где… Дашка сказала…

Гиацинтов не стал выяснять и расспрашивать, кто такая Дашка и откуда она появилась. Затащил Гриню на коня вместе с лыжами, повернул обратно, и скоро они догнали Савелия, отправили его на поиски Федора и Речицкого с единственным наказом – возвращаться, в сию же минуту, к избушке.

Скоро все собрались.

Дарья начала было рассказывать, что оказалась она здесь случайно и случайно же увидела, как нагрянули сюда незнакомые люди на подводах, но Гиацинтов нетерпеливо остановил ее взмахом руки и коротко бросил: