Покров заступницы

Небо после дождя прояснило, подул с реки крепкий ветер и разогнал сырую хмарь. Похолодало, и мокрая трава, подмерзнув, захрустела под сапогами – Хитрован все топтался возле ветлы, завязывал и перевязывал бечевку, пытаясь сделать из нее лямки и приспособить кожаный мешок за плечи, а сам незаметно косил глазами, наблюдая за белым конем. Тот, отойдя от ветлы ближе к берегу, остановился и замер, чуть вздернув гордо посаженную голову, – будто прислушивался. И чем дольше он так стоял, тем чаще и сильнее пробегала по нему крупная дрожь. Хитрован все это видел, но даже внимания не обратил на дрожь коня, потому что целиком завладела им внезапно осенившая мысль: зачем бить ноги по грязной и незнакомой дороге, если стоит в двадцати шагах от него быстрый, сильный конь? И крепкий повод свисает с шеи. Вскочить бы, ухватиться за повод и ехать без всяких хлопот, поплевывая сверху на дорогу…

Но как подобраться, чтобы не спугнуть?

Сделал один шаг, другой… Тихо, стараясь не хрустеть подмерзлой травой, приближался к коню и успевал еще думать о том, что животину эту, в крайнем случае, если уж совсем станет невмоготу, можно будет и прирезать, чтобы не загнуться с голода.

А конь в это время, не двигаясь с места, становился все беспокойней – вздрагивал, вскидывал голову и быстро-быстро перебирал точеными ногами, будто земля обжигала ему копыта, доставая до живого мяса. Вдруг замер и громко, протяжно заржал – тревожно и жутковато, словно учуял близкую и смертельную опасность. Но ржанием своим он Хитрована не остановил, наоборот, пользуясь кратким мгновением, тот подскочил к нему в два прыжка, ухватился за повод, намотав его конец на руку; ожидал, что конь станет брыкаться, не подчинится, но произошло совсем по-иному: послушно подогнулись точеные ноги, белый красавец прилег на землю и глянул горящим глазом, как будто хотел поторопить – не мешкай! Хитрован взобрался на него, и конь мгновенно вскочил. Но ускакать они не успели. Земля вздрогнула и качнулась, будто вздохнула, поднимая свою грудь. И – опустилась. Еще один толчок… Старая, могучая ветла оглушительно затрещала, и ее необъятный ствол раскололся ровно посередине, как от удара неведомого колуна, с грохотом развалились две половины, обнажив подгнившее нутро. Длинная, на половину неба, вызмеилась извилистая молния, полохнула режущим светом, сжигая утренние сумерки, и в этом мгновенном свете увидел Хитрован, цепенея от ужаса, как весь яр, с кустами и с деревьями, с подмерзлой травой, отломился, словно ломоть от хлебного каравая, и глухо, утробно булькнув, обрушился в реку, выплеснув наверх высоченный столб воды.

Грома не было. Молнии беззвучно распарывали небо и озаряли страшную картину режущим светом. Река на четверть своей ширины оказалась перегороженной земляным пластом, течение ударилось в него и вздыбилось, закипело. В этой огромной кружащейся воронке, в воде, густо перемешанной с землей, оказался белый конь со своим наездником, который, бросив повод, вцепился в гриву намертво сведенными пальцами. Холодный, вышибающий из разума страх колотил Хитрована изнутри. Не размыкая пальцев, он зажмурил глаза, решив, что наступил смертный час; не ждал спасения, понимая, что вырваться из гиблой водяной воронки невозможно. Пресекалось дыхание, судорогой сводило горло, и от бессилия он не мог даже закричать, лишь тоненький-тоненький, как нитка, выскользнул слабый звук – и-и-и…

Снова полохнула молния, режущий свет увиделся даже сквозь плотно сомкнутые веки, и в свете этом вдруг проявился маленький мальчик в деревянной кроватке – больной, беспомощный, с бледно-синими разводами на щеках. За жизнь мальчика молились, он слышал голоса – родные, теплые. Они входили в маленькое тельце живительной силой, выталкивали болезнь, как выталкивают в шею из дома нежеланного гостя, и уходили бледно-синие разводы со щек, уступали место слабому румянцу… Так зачем возвратили тогда мальчика к жизни? Неужели лишь для того, чтобы очнулся он после загула возле продажной женщины, из открытого рта которой несло перегаром? Неужели лишь для того, чтобы он, радуясь, закапывал кожаный кошель с деньгами в землю, а затем грабил и убивал, чтобы так же закопать еще один кошель с золотыми побрякушками и стремиться к нему, как к самой желанной радости?

Он не успел ответить на эти вопросы. Молнии больше не зажигали свой свет, и плотная темнота заглотила его без остатка. Заглотила и больше уже не покидала. Даже тогда, когда очнулся на пологом обском берегу, ниже по течению от земного прорана. Стоял над ним белый конь, косил карим глазом, и бока его ходили ходуном – с великими трудами вырвался он из водяного плена. Увидев, что наездник его начал шевелиться и подниматься с земли, конь взмахнул длинным хвостом и легко тронулся с места неторопливой рысью. Помаячил белым пятном за ближними ветлами и скоро исчез.