Покров заступницы

Изо всех сил старался Речицкий, чтобы не отстать, хотя попотеть ему пришлось изрядно – на лыжах он никогда не ходил. Но отдыха просить не стал и дотянул до самых дальних покосов. Там, присев возле кустов ветельника, за которыми уже виднелась серая избушка с плоской, покатой крышей, он позволил себе отдышаться и, стащив шапку с головы, остудил голову под легким морозцем. Дарья стояла рядом, тоже отдыхиваясь, ничего не говорила, но взглядом безмолвно спрашивала – что дальше будешь делать, барин? И Речицкий ответил:

– Теперь, красавица, ступай домой и никому ни единого слова не смей рассказывать, что ты здесь была. Дальше я сам разберусь. Поняла меня?

– Чего же не понять! Только уж разберись, барин, хорошенько разберись! Лыжи после возле березы оставишь, мне их вернуть надо. – Дарья еще постояла возле него, отдыхая, и ушла по старому следу – беззвучно.

Речицкий дождался, когда она скроется за тополями, наступавшими на старый покос, поднялся и побрел по снежному целику прямо к избушке – не таясь, в открытую, в полный рост. Никакого плана действий у него было, да он и не стал бы его придумывать, потому что прекрасно понимал: военные хитрости в таком деле – сущая глупость. Надеялся совсем на иное.

Вот и избушка. Он обогнул ее, ступил на расчищенную дорожку, но низенькая скрипучая дверь в этот момент распахнулась настежь, и возник в темном проеме Гриня. Вышагнул на свет, ловко вскинул старенькую берданку и сурово остановил:

– Стой, дальше не ходи! Кто такой? Чего надо?

Речицкий остановился, как было приказано, и поздоровался:

– Добрый день, Григорий. Привез тебе привет от Савелия, а Матвею Петровичу – поклон от Скорнякова. Дозволишь в избушку пройти? Там все и расскажу. Или деда сюда позови. Оружия при мне – один револьвер, вот… – Он осторожно достал револьвер из кармана и так же осторожно положил его на расчищенную дорожку. – Дозволишь?

– Стой, где стоишь! – приказал Гриня и, не поворачивая головы, позвал: – Дед, выйди сюда. Послушай, чего говорит.

За спиной у него возник Матвей Петрович, властно отодвинул внука в сторону, спустился с низкого, в две ступеньки, порожка и медленно, но небоязливо подошел к Речицкому. Оглядел его, прищуривая глаза под седыми бровями, и по-свойски предложил:

– Рассказывай – какая нужда привела?

– Может, в избушку пройдем, Матвей Петрович, присядем, поговорим. В ногах правды нет, а когда под ружьем стоишь…

– Вроде бы не пугливый. Или уж так притомился, пока добирался? Кто дорогу указал?

– Да есть одна особа. Но вам ее бояться не надо, у нее другой интерес – любовный.

– Значит, Дашка. – Матвей Петрович обернулся к Грине, покачал головой. – Говорил я тебе – развяжись с лахудрой! Ладно… Ну, проходи, гость незваный, присаживайся.

Матвей Петрович первым вошел в избушку, Речицкий – за ним. Гриня, не закрывая дверь, остался стоять на пороге и берданку из рук не выпустил, лишь ствол опустил.

Первым делом, оказавшись в тесной избушке, Речицкий быстро огляделся. Увидел ящик, о котором рассказывал Савелий, но сразу же увидел и другое – никакого странного мужика здесь не было.

«Может, в ящик успели запихнуть?»

– Еще кого-то, кроме нас, ищешь? – спросил Матвей Петрович.

– Ищу, – честно ответил Речицкий, окончательно решив для себя, что в прятки играть и тень наводить на плетень не следует. Говорить нужно прямо и открыто, точно так же, как он шел, не таясь, к избушке. Старика не перехитришь, а с Гриней, не выпускающим из рук берданку, лучше не шутить. Дед кивнет, и внук прихлопнет чужого человека, как муху. После закопает в снегу, подальше от избушки, и никто никогда не найдет останков, источенных полевыми мышами в прах.

Была не была…

И дальше Речицкий, передав поклон и вручив записку от Скорнякова, поведал о том, что в скором времени, вполне возможно, появятся в Покровке другие люди, которым необходимо найти странного мужика, ненароком привезенного Гриней в зеленом ящике. Люди эти церемониться не будут и перед душегубством не остановятся, поэтому самый разумный выход для Матвея Петровича – довериться ему, Речицкому, и вместе подумать, как оберечься…

Слушал его Матвей Петрович, хмурил седые брови. Молчал. Думал. А когда выслушал, сказал, как о деле решенном:

– Давай, дружок, так договоримся… Ты сейчас в деревню обратным ходом отправишься и будешь там меня дожидаться, когда я вернусь.

– И чего мне ждать, Матвей Петрович?

– А вот вернусь, тогда и узнаешь. Такой у меня ответ. Другого не будет.

И так твердо сказал это, что Речицкий понял – дальше разговор продолжать бессмысленно. Пора было прощаться.

Револьвер, вытащенный им из кармана, чернел на прежнем месте, на расчищенной дорожке. Он остановился возле него, оглянулся.

– Забирай, – разрешил Гриня, продолжая стоять на пороге избушки, – только иди и не оглядывайся.

«Иду и не оглядываюсь», – повторял Речицкий, стараясь попадать в свои старые следы, продавленные в глубоком снегу.

7

Старая печурка потрескалась, время от времени вылетали из щелей сизые дымки, и в избушке стоял горьковатый запах.