Покров

Отец громко позвал меня, и голос его тоже прозвучал непонятно откуда. Я быстро подхватился, побежал, по дороге забросив молоток под крыльцо. Потом он долго еще там лежал – я не хотел доставать его. Часто я представлял, как молоток ржавеет там на земле: вода от дождей затекала прямо под крыльцо.

Отец поднял голову навстречу мне:

– Встал уже? Отдохнул?

Я кивнул, стараясь не смотреть ему в глаза. «Неужели он знает, что я думал о нем вчера вечером, и про молоток?..» – хотя я был уверен, что не может он этого знать. Но все больше и больше думалось: «Может, знает?»

– А для чего ты клепаешь? Опять косить?

– Сегодня вечером сходим в лес, может, что найдем, какую-нибудь делянку. Еще воза два надо где-то выбивать.

«Выбивать» – это косить под самыми кустами, в оврагах, потом выносить траву на поляну, чтобы сохла. Я любил помогать при этом, продираться через кусты, цепляясь за ветки, граблями выгребать скошенную и вялую траву.

– А что мне до вечера делать? – спросил я, чтобы не молчать.

– Да ничего. Погуляй.

Дома звенела посуда: собирались завтракать.

Я обежал вокруг двора, через калитку вернулся к той тропинке, босыми пятками старался затирать вмятинки от молотка. «Ноги будут грязными, трудно будет отмыть, – думал я при этом. – А ничего, пойдем вечером в лес, по росе босиком похожу – травой ототру…»

Вечером

Я не помню, как прошел день. Казалось, что солнце висит на одном месте и так будет бесконечно. Но вдруг оно стало тускнеть, вбирая в себя небесную дымку, и когда цвет его превратился в красный, солнце увеличилось. Медленно и осторожно закатывалось оно в лес. Воздух стал розовым и неподвижным.

Я сидел на лавочке и ждал отца. Открылись ворота, он вышел, на ходу надевая пиджак. Подкладка немного отпоролась, и он смешно, как собака за репейником, кружился, оглядывался на пиджак, чтобы попасть в рукав.

– Готов? Ну, пошли. Ты что, босиком?

– Так тепло же еще, а ноги в речке помою.

– Обуй что-нибудь, ты ноги поколешь в лесу.

Я побежал в дом – старался не наступать на тропинку, а бежал рядом, по траве. Обул кеды на босу ногу и догнал отца.

Мы шли и молчали, поглядывая на закат. Когда уже входили в лес, отец спросил:

– Что ты сегодня делал? – просто так спросил, чтобы не молчать.

– Ничего. Так, гулял.

– Наверное, после вчерашнего устал?

– Да ничего я не устал, что ты все спрашиваешь. Я же вчера почти не работал – с чего мне уставать?

Мы опять замолчали – долго так шли. Я думал: «Почему он все время спрашивает – наверное, догадывается… Не надо мне ни о чем думать – так, как вчера вечером про него думал. Может, это мне приснилось? Конечно, приснилось. Но надо, чтобы и не снилось – зачем все это?..»

Я спешил говорить, мне казалось, что я могу все рассказать, объяснить, расспросить – чтобы стало сразу легко. Как-то и не по-настоящему мы говорили, не то он спрашивал, что хотел, – так мне казалось.

Деревья в лесу стояли неподвижно, их вершины были освещены закатом. Воздух застыл – скоро это должно кончиться, но пока еще было время вот этого цвета, этой тишины. Я думал тогда, что день не идет плавно, а поделен на кусочки: утро, сам день, вот это время, когда мы идем по лесу, – еще не темно, но из воздуха исчезло что-то лишнее, воздух стал прохладным и ясным. И скоро наступит еще одно время, когда солнце скроется совсем, – тогда темнота быстро надвинется и закроет все.

– Пап, а тут всё – вместе?

– Как – вместе? – Отец не понял, посмотрел на меня, и я тоже почувствовал, что уже не понимаю того, о чем хотел спросить.

– Ну вот – лес, деревья, луг, деревня наша – оно же всё вместе?

Я сказал так и сразу забыл, о чем это я. Минуту назад выдумывал, что бы сказать отцу, и не мог придумать. И вот, спросил неожиданно – и не знаю сам, чего хочу…

– Конечно, вместе. – Отец улыбнулся.

Мы шли дальше – отец уже стал смотреть по сторонам внимательно, прикидывая, где может быть еще не тронутая трава. А я опять начал думать, что не надо было ничего говорить.

Кто-то шел навстречу нам по тропинке, не доходя до нас, свернул в кусты, а когда мы прошли это место, опять вышел на дорожку. Я узнал: это был наш сосед – он жил через две хаты.

– А почему Василь специально с нами не встретился? – спросил я.

– Как – специально? Свернул чего-то, вот и разминулись.

– Да нет, не просто, он нас увидел и свернул, – сказал я.

Я чувствовал, что отец знает, почему Василь не захотел с нами встречаться. Мы ведь тоже не хотели. Но мы вдвоем – что, отец бы мне сказал: «Давай свернем – неохота с Василем встречаться?» Почему мы не хотели встречаться, не знаю. Просто так – неохота. Я вспомнил, как иногда ходил за водой и, если кто-нибудь был возле колодца, замедлял шаги, чтобы тот быстрее ушел, а я не встретился с ним. Почему – не знаю. Просто так.

И вот сейчас я оглядывался назад, видел, как Василь отошел по тропинке и тоже оглянулся, и в голове моей опять пронеслось: «Всё – вместе». Я знал, что отец тоже сейчас об этом думает и все чувствует, но не мог я сказать что-то ясное ему. Мы шли и молчали.