Покровитель птиц

— Трамвай больше ходить не будет! Скоро рельсы снимут! Наш трамвай, наша «восьмёрка»!

В качестве иллюстрации от Театральной площади едущий любимый всеми граненый алый трамвайчик с цифрою «8» на лбу (вставшим дыбом знаком бесконечности) весело забрякал по Никольскому переулку.

— Вон же едет.

— Недолго теперь ему ездить, — карлик, совершенно подавленный, сел на ящик. — Говорят, дело решенное.

Из-за угла вышла Лена с портфелем, наткнулась на безутешного карлика, вытиравшего кулаком глаза, и спросила:

— Что случилось?

— Ох, Лена, Лена, — сказал карлик, судорожно вздохнув, — скоро наш трамвай ходить не будет, рельсы снимут. Бедный вагончик.

«Восьмерка» была трамваем одновагонным.

— Как его, бедного, твой малютка-братец оглашенный под зад ногой бил…

Именно с посещения Большой Подьяческой двоюродным ее деревенским братцем из Смоленской области вся очередь чохом и карлик в частности и знали, что зовут ее Лена.

Кузена Сашу пяти лет от роду привезла Ленина бабушка Домна Ильинична; ребенок был отчаянный, матерился семиэтажно, справиться с ним было невозможно. Впервые увидев подошедший к остановке трамвай, он вырвал ручонку из бабушкиной руки, перебежал Большую Подьяческую, промчался сквозь очередь у ларька, проскочил Никольский переулок, стал пинать что есть силы трамвай ножкою и, придя в восторг от того, что трамвай (точь-в-точь как деревенский боров, получавший от него пинки под зад) тронулся скорость набирать, сам рванул к дому так резво, что непременно попал бы под встречную «восьмерку», несшуюся с моста на Театральную, если бы только что вышедший из отправленного вдаль вагона Клюзнер не схватил ребенка за шкирятник и, переждав встречный, не потащил его к бабушке. Мальчонка орал на всю улицу: «Отцепись от меня, хренов гармонист!» — всё на чистейшем матерном; в квартире слышал он, как Бихтер с Клюзнером говорили о гармонии и уверился, что этот дядя Боря — гармонист. «Иди туда-то и сюда-то к своей гармошке, вот где она, то ли ты ее, собака, на фиг пропил, то ли в задницу засунул!» Клюзнер от смеха еле шел, однако вцепился в ворот мальчишки мертвой хваткой и под хохот очереди приволок-таки внука к бабушке.

Бабушка Домна тут же ухватила внука за ухо особым щипком, против которого никак не мог изобрести он приема, и повела его домой, сказав свое любимое присловье: «Куды ж ты денесся, голубчик?» Клюзнеру присловье очень нравилось, однажды сказал он, что надо бы выразить письменно последнюю волю, чтобы ему слова эти на надгробном камне высекли.

Не прошло и недели, как бабушка, спустившись в аккуратный купеческий внутренний дворик, куда Саша отпущен был гулять, внука во дворе не обнаружила, зато намытый веселый идущий из бани дядя Ваня, сосед, спросил: «Это не ваш ли Сашка на верху моста сидит?»

Пятилетний вождь краснокожих сидел на самой верхотуре Трамвайного моста через Фонтанку. Очередь за разговорами, переглядываниями и проч., не заметившая, как он туда влез, обмерла. От Измайловского идущая «восьмерка» зазвенела по мосту, мальчик сделал неверное движение, все то ли ахнули, то ли вздохнули разом, но он удержался, а дядя Ваня крикнул: «Лена, Ленка, что ж ты стоишь, бегом к пожарным, сымут!» (тут-то все и узнали, как ее звать) — и Лена помчалась на угол Большой Подьяческой и Садовой, где возвышалась пожарная каланча. Когда до пожарных дошло, в чем дело, и они засобирались, один из них сказал Лене: «Поставишь — сымем», — и никто не успел ей объяснить, — шутит, она вымелась молниеносно в ближайшую торговую точку на углу Майорова, тут же приметелилась обратно, прижимая к сердцу поллитру, сунула ее в руки ближайшему пожарнику, сказавшему: «Столичная», — и это была уже не водка, а амулет, талисман, волшебная палочка, залог, что всё обойдется. Пожарные примчались вмиг, благо мчаться было меньше квартала. «Что ж ты не слезаешь?» — спросил главный, чтоб подбодрить мальчишку. «Да, блин, такую твою туда, — объяснил тот звонким голоском своим, — не слезть мне с этого такого-сякого-разэтакого, туда его, сюда, хренова моста!» Пожарные заржали, стали выдвигать лестницу, тут мальчишка снова сделал неуловимое неверное движение, ахнули все, а главный расчета заорал так, что эхо по воде пошло, чтобы он заглох, закрыл хлебало, не разговаривал, всё на чистейшем семиэтажном, и услышавший родную речь пятилетний архаровец замолк, сидел, как влитой, пока его не сняли.

Бабушка тащила его за руку, он молчал, поднялись в квартиру, молчал и там, все боялись — онемел от страха. Пришла с работы Ленина мать. «Что ж ты опять утворил?» — спросила племянника. И тот ответил: «Да я на хренов мост взлез, чуть не грохнулся, так твою в качель», — всё на бесцензурном. В этот момент его разрумянившееся личико походило на мордочку одного из амуров купеческого расписного потолка.

— Лена, твой двоюродный тогда трамвай ногой пинал, а теперь трамвай отменили.

Все улыбались.

— Так он и мост обматерил и кулаком стукнул, — сказал Толик.