Покровитель птиц

Марина спит — и видит странный сон[13]

.Она идет по площади с собором,
налево остаются пропилеи,
направо — незнакомый переулок
с домами трехэтажными. Желтеют
их стены свежие, и белым обрамленьем
обведены оконца, двери, цоколь;
возможно, это детища Старова.
Под арку входит Мара. Дверь в подвал
(ступенька вниз) немножко приоткрыта.
Она взялась за медное кольцо,
дверь скрипнула, она вошла в квартиру.
В прихожей синей цвета bleu Benois
стоят недвижно зеркало и кресла,
в торце прихожей спит библиотека.
Выготский, Заболоцкий, Гофман, Гёте,
Введенский… Томик Гоголя открыт.
И выписаны пушкинские строчки
на пожелтевшем в клеточку листочке.
Она идет в двустворчатую дверь.
Часы нечеловеческого роста
с футляром узким и большим лицом,
стол с белой скатертью, рояль зеркальный,
на нем ромашек светлая охапка,
в движенье приведенный метроном,
стучащий в измерении ином.
За дверью длинной долгий коридор
и комнат анфилада: кабинет,
малышка детская с толпой игрушек,
гостиная с зеленым абажуром,
в которой птичьи клетки у стены,
а на ковре — уснувший черный пес.
И в самом дальнем из углов таится
келарня для вещдоков бытия,
чуланчика сестрица и голбца,
кладовка, клеть для одного лица.
В соседстве старый глобус и буржуйка,
чугунная невиданная лампа,
чудная фисгармония, сундук.
На полках леденцовые жестянки,
пустые рамы от былых картин,
разбитые фарфоровые вазы,
альбомы фотографий, старый зонт
и чучело в шкафу, должно быть, дронт.
А в глубине в огромном старом кресле,
из-под которого торчат пружины,
сидит Хозяин, подперев рукою
насмешливый и острый подбородок,
и на нее глядит в упор раскосо
сверкающими синими глазами.
Седая прядь волос на лоб спадает.
В оконце то темнеет, то светает,
то звезды блещут, то огонь горит.
— А вот и вы! — Хозяин говорит.
— Вы… умерли… — Смеется он: Да нет!
Я здесь живу. — Внезапно гаснет свет. —
— Не бойтесь? — слышит Мара, — так бывает.
Он восковую свечку зажигает,
и вот они проходят коридор.
Их окружают сказочные тени,
портреты древние вослед глядят,
и взоры переводят, и следят.
Сквозь строй к ним руки тянущих видений
идет за ним Марина, чуть дыша,
беззвучно, невесомо, как душа.
Внезапно пробуждение. Темно,
ночь серединная глядит в окно.
Сердцебиенье и воспоминанье
о сне и переулке без названья.
И эхом раздается наяву:
— Вы умерли… — Да нет! Я здесь живу.

— Что скажете?

Гор думал, глядел в высокое августовское небо детскими навыкате голубыми глазами сквозь оптику толстых линз старых очков.

— Мне кажется, феномен не литературный, другого свойства. Может быть, личность человека, о котором тут написано, обладала такой силой, такой мощью, что преодолела все барьеры несходства, — вот мы и слышим любимый Клюзнером пушкинский ямб, возникший из неведомых сфер невидимого мира.

Глава 90 РАССЫПАННАЯ КНИГА