Покровитель птиц

— В Малороссии надо бояться свиней в красных свитках. В Белоруссии земляничных гадюк. А в Ингерманландии плохой знак, когда ночами Мышильда Крысинская в избе внутри стены ходит. Болел мой муж, лето шло к осени, и вот пришла по дымоходам, большая, сильная, ворочалась, ломилась, продиралась в стене между срубом и опалубкой, под фанерой обойной шастала одинаковым маршрутом, не меньше кошки. Лазает по-хозяйски, страшно, на кухне угол взбухает, выломиться хочет, рыскает. Я вставала, била кочергой по стене, вдоль всей ее невидимой дорожки. Она недовольна была, но уходила. С полночи до двух часов ночи мыкала меня пять дней, на шестой день дед мой умер, а Мышильда Крысинская приходить перестала. Она не царица крыс, не мышиная матка, вроде крысиной ведьмы. Что смотришь? Хорошо, что ты не петух. У вас в Венесуэле, чай, крыс нет.

— Крысы везде есть.

Царственно кивнув слушателям своим, Гарсиса открыла китайский зонтик, поплыла к Фонтанке, свернула налево к Сенной; бамбук был свеж, шелк местами истлел. Индеец же отправился направо к Калинкину мосту писать этюд. Из двери за ларьком вышла Шанталь: «Здравствуйте, шарманщик…» — спросила, как лучше ей пройти к Измайловскому собору. «Через Польский сад, — отвечал он, — что за Державинским домом». — «Я не знаю, где это». — «Идемте, провожу, я в Державинский дом — к Чечулиным должен зайти».

Глава 39 МОНОГРАММЫ

— Ползем траншеей в области колдобин:

я, азбучен, и ты, букоподобен.

— Я А. Б., то есть Аз Буки; — продолжал Бихтер, произнеся сие только что сочиненное к случаю двустишие, — а ты Б. К., то есть Буки Како.

— Буки Како? Похоже. Как Бука. Как будто Бука. Я и есть это самое.

Они играли в монограммы с буквами церковно-славянской азбуки.

— Монограммы писателей и поэтов: Пушкин — Аз Слово Покой, Лермонтов — Мыслете Люди, Гоголь — Наш Веди Глаголь, Достоевский — Ферт Мыслете Добро, Толстой — Люди Твердо.

— А Заболоцкий:

— Наш Зело. Или Наш Земля?

— А Гумилёв?

— Наш Глаголь.

— И Цветаева?

— Мыслете Иже Цы.

— Ахматова-то — Аз Аз: Я Я, хоть и псевдоним, достаточно точно.

— И еще Лесков: Наш Люди.

— Я когда-нибудь заведу кошек и собак, под старость, и назову их: Кси, Пси, Ижица и Фита.

— Вот мой любимый Хлебников с престранными инициалами: Веди Хер. Хотя буква «х», с которой начиналась его фамилия, казалась ему заповедной, в одной из редакций «звездного языка» одно из значений звука-буквы Ха было — «смерть», а летописное Каспийское море называлось Хвалынским.

— Что ж он ведал-то? что знал? Он всё чуял, всё ему без знания было дано просто так. И ведь «хер» — это «крест». «Похерить» означало «перечеркнуть крест-накрест». Крест свой и знал, что же еще. А ведь я его видел.

— Ты никогда не рассказывал.

— Я был совсем маленький, мы жили в Астрахани, где я родился, отца еще не убили, матушка давала уроки рисования, отец — уроки пения, братья были дома, а Хлебников был сын Хлебниковых, Виктор, он, мне кажется, еще не назвался Велимиром. И я стал с ним драться.

— Из-за чего? Как это — драться? Ты был маленький, а он, должно быть, студент…

— Из-за птиц, — сказал Клюзнер. — Он сидел за столом в застекленной галерее, а вокруг были цветы, гербарии и чучела птиц. Я решил, что это он их убил и набил соломой.

Глава 40 АСТРАХАНЬ

Это один из лучших городов, с большими базарами, построенный на реке Итиле, одной из больших рек мира. Султан остается здесь до тех пор, пока усиливается стужа и река замерзает, замерзают и соединенные с ней воды. Потом он приказывает жителям этого края привезти несколько тысяч возов соломы, которую они кладут на лед, сплотившийся по реке. По этому пути ездят на арбах на расстояние трехдневного пути.

Мухаммед Ибн-Баттута, 1333 г.

Астрахань соединяет три мира: арийский, индийский и каспийский. Она вращается кругом воблы и притворяется, что читает книги; но это только хитрый торгашеский город. И я теперь в этом проклинаемом мною городе моих великих предков.

Велимир Хлебников