Покуда есть Россия

Чёрные глаза турецкого военачальника надолго впились в Тотлебена. Эдуард Иванович выдержал взгляд. Осман-паша заговорил, доктор перевёл:

— Гази Осман-паша убеждён: генерал Тотлебен прекрасный военачальник и талантливый инженер, и Плевна тому подтверждение. Сложить оружие перед таким противником не зазорно.

Глава 4

Декабрь на Шипке. Плевна развязала руки. «Мы за зимнюю кампанию». «Загонять скот в хлев надлежит нагайкой…». Гвардия штурмует балканские вершины. Взятие Софии. Жандармы забирают Поликарпа Саушкина. Пятое письмо, и последнее.

Декабрь-студень закружил, завьюжил метелями, завалил снегом Шипку. Утро солдатское начиналось с расчистки ложементов, батарей.

Четвёртый месяц продолжалось «шипкинское сидение», а по-прежнему не улучшилось снабжение: провианта в обрез, ещё хуже с вещевым довольствием. В первую декабрьскую ночь в разыгравшийся в горах буран замёрзли на посту несколько стрелков. Закоченели, прикрытые снегом. По полкам и дружинам прибавились обмороженные. Особенно в дивизии генерала Гершельмана, беспощадно каравшего солдат за нарушение формы.

Стрелки роптали:

— Лукавый раб, зверь лютый!

— Отчего не изгаляться, коли сам в тепле? Вона, дымок из землянки вьётся.

— Ему ль, немчуре, жалеть солдат русских.

Довелось Стояну со взводом войников сопровождать санитарный транспорт в габровский госпиталь. В сумерках погрузили раненых и обмороженных на двуколки, и ездовые, местные болгары, под уздцы повели лошадей.

Всю дорогу сыпал снег, и, покуда добрались до Габрово, раненые и обмороженные оказались под снежным одеялом…

На Шипку поручик с войниками возвратился к утру. Асен растопил в котелке снег, заварил мёрзлые плоды шиповника. Пахучий, с едва уловимой кислинкой кипяток согрел. Укрывшись Асеновой сухой шинелью, Стоян заснул. Снился санитарный поезд, снежная пелена и глухие стоны раненых. И Стоян стонал вместе с ними во сне. Заботливый войник Асен несколько раз поправлял на нём сбившуюся шинель, протапливал самодельную, сделанную из жестяного ведёрка печку. Но Стоян ничего не слышал. Ему виделось белое поле припорошенных снегом, замёрзших стрелков. Между ними ходил усатый, краснощёкий генерал Гершельман и говорил громко, сердито: «На то и солдат, чтоб погибать за веру, царя и отечество…»

В Главную императорскую квартиру прибыл вызванный с Кавказского театра генерал Обручев.

Александр II принял Обручева вместе с Милютиным. Разговор вёл стоя, накоротке. Выслушав рассказ генерала о боевых действиях Кавказской армии, император заметил недовольно:

— Недопустимая медлительность, господа, какая имеет место при несогласованности. Прошу вас, Николай Николаевич, тщательно изучить ситуацию на Балканах и на ближайшем военном совете высказать свои соображения о будущем кампании…

Императорский кабинет Обручев покинул вместе с военным министром. По дороге сказал с сожалением:

— Как помните, Дмитрий Алексеевич, мои оперативные разработки боевых действий на Балканах предусматривали быстрое развёртывание сил и концентрированный удар, в результате которого мы овладели бы Константинополем и раз и навсегда отделались от Турции и Англии.

Милютин ничего не ответил. Перед тем как расстаться, пригласил:

— Не откажите, Николай Николаевич, пообедать со мной.

За столом говорили откровенно: знакомы давно и относились друг к другу искренне и с уважением. Милютин ценил Обручева не только как крупного специалиста, но и как человека честного, прямого. В своё время, разделяя революционные взгляды, Обручев побывал в Лондоне, встречался с Герценом и Огарёвым, имел связи с Чернышевским и Добролюбовым. И когда его посылали на подавление польского восстания, отказался категорически.

От репрессий спас Обручева отказ от дальнейшей революционной деятельности…

— Вы, Николай Николаевич, верно изволили заметить: великий князь Михаил Николаевич совершенно не подготовлен для столь большого поста — главнокомандующего Кавказской армией. А нерешительность Лорис-Меликова мне была неведома. Государь изволил высказаться о несогласованности действий, не так ли?