Покуда я тебя не обрету

– Нет, это так не делается, сестру целуют не так, – сказала она. – Ты должен целовать меня в губы, но не как свою девушку – губы не раскрывай. Вот так, – сказала она и поцеловала его, потерлась своими сухими губами о губы Джека.

Кто бы мог подумать, что Джек Бернс будет переполнен счастьем от такого целомудренного поцелуя? Но ему было уже тридцать восемь лет, а он впервые целовал свою сестру.

Они провели ночь в Джековом номере в отеле «Балморал», заказали ужин по телефону у портье и посмотрели какой-то дрянной фильм по телевизору. В рюкзачке у Хетер оказалась зубная щетка, очень большая футболка (вместо ночной рубашки) и чистая одежда на завтра.

Она все-все спланировала заранее, даже воплощение желаний, про которые говорила Джеку в соборе, – положить его рядом, увидеть его лицо, когда он спит, увидеть, как утром он открывает глаза, а она лежит подле него, просто смотрит, ждет, когда Джек проснется.

Хетер рассказала Джеку про своего ирландского приятеля – ничего особенного; ее настоящая большая любовь был учитель музыки в Белфасте. Он был женат, и она это знала; он пообещал ей уйти от жены, но в итоге ушел от Хетер.

Джек рассказал сестре про миссис Машаду, а также про миссис Адкинс, Лию Розен и миссис Стэкпоул – тех, кто нанес ему первые травмы, тех, кто первыми оставил на нем несмываемую печать и заразил разочарованием в самом себе. Он рассказал Хетер про Эмму и про миссис Оустлер, про Клаудию и ее дочь – и про все остальное, даже про психопатку из Бенедикт-Каньон, которой слышались стоны и крики жертв банды Чарльза Мэнсона, когда дули ветры Санта-Ана.

Хетер сказала Джеку, что отдала девственность одному из учеников Уильяма, тот учился в университете, а она еще ходила в школу:

– В то время мы играли примерно на одном уровне, сейчас же я играю много лучше.

Джек рассказал Хетер, что последние пять лет главная женщина в его жизни – доктор Гарсия.

Хетер сообщила, что тратит на немецкий столько же времени, сколько на музыку (орган, флейту и фортепиано). С мамой она говорила по-немецки, потом учила немецкий в школе и университете, из-за интереса к Брамсу, а теперь у нее появился и третий повод овладеть языком по-настоящему. Если она пробудет в Эдинбурге еще два-три года, ее в любом месте оторвут с руками. Органист она уже очень хороший, за это надо сказать спасибо Джону Китчену, который взял ее в ассистенты. Так что через два-три года, если немецкий у нее будет на уровне, Хетер сможет переехать в Цюрих и найти там работу.

– А почему в Цюрих? – спросил Джек.

– Там есть университет, консерватория и какое-то неимоверное количество церквей для такого небольшого города, то есть целая куча органов. И я смогу видеть папу каждый день, а не раз в четыре – шесть недель.

– Так папа в Цюрихе?!

– А я ни разу не сказала, что он в Эдинбурге. Я сказала лишь, что твой путь к нему лежит через меня.

Джек приподнялся на локте и посмотрел сестре в лицо: улыбается, золотые волосы заткнуты за уши. Она обняла Джека за шею и подтянула его к себе – он забыл, что без очков она может видеть его лишь с очень близкого расстояния.

– Так мы едем в Цюрих? – спросил Джек.

– В этот раз ты едешь туда без меня, – сказала Хетер. – В первый раз ты должен увидеться с ним один на один.

– Как у тебя хватает денег на ежемесячные полеты в Цюрих? – спросил Джек. – Нет, ты должна позволить мне платить за это.

– Лечебница обходится в триста пятьдесят тысяч швейцарских франков в год, это примерно двести пятьдесят тысяч долларов. Если ты готов их платить, на самолет я найду денег сама. – Она уложила Джека рядом с собой на подушку. – Если ты и правда хочешь купить мне квартиру, лучше купи что-нибудь побольше сразу в Цюрихе, для нас обоих, – предложила Хетер. – Я родилась в Эдинбурге, тут мне твоя помощь не нужна.

– Да я целый дом куплю в Цюрихе! – пообещал Джек.

– Ты опять бежишь впереди паровоза, – сказала Хетер.

Он не заметил, когда она заснула, да и не знал, заснула ли. Первое, что он увидел, проснувшись, было ее лицо – ее огромные карие глаза, в паре сантиметров от него, ее крошечный нос почти касается его носа.

– Я нашла у тебя четыре седых волоса, – заявила она.

– Ну-ка, дай мне посмотреть, есть ли седина у тебя, – сказал Джек; ее волосы сверкали золотом. – Нет, пока еще нет.

– Это потому, что я счастлива – по большому счету, я имею в виду. Вот посмотри на меня – этой ночью я спала с кинозвездой, и выяснилось, что в этом нет ничего особенного! Ерунда, как сказал бы Радужный Билли.

– А для меня эта ночь очень много значит, – сказал Джек.

Хетер обняла его:

– Ну, по правде сказать, для меня она тоже очень-очень много значит.